Не убоюсь зла

Бедная девочка, рассказывающая дядям-следователям в присутствии школьного учителя - чтобы все было по закону! - о тете Кате... Она не понимает, что дает на добрую тетю свидетельские показания, которые помогут этим дядям посадить тетю Катю в тюрьму. А что чувствуют следователи, допрашивающие таких малышей?

- Кого же вы из детей делаете? - не выдерживаю я. - Новых павликов Морозовых?.. - А чем это вам не угодил Павлик Морозов? - удивляется Солонченко. - Он герой, образец нового человека.

- Религия, как сказал Маркс, - опиум для народа, - вмешивается Илюхин. - Травить детей никому не позволим.

Следствие переходит к уголовному делу баптиста Серебрянникова, глубокого старика, который сидит за свои проповеди уже в четвертый или пятый раз. Каждый раз на суде он заявляет: "Я исполнял волю Божию и буду продолжать нести слово Божие людям". Серебрянников отсиживает несколько лет, выходит на волю - и снова за свое.

- Ну хорошо, - говорю я, - пусть у нас с вами разные взгляды, в том числе и на религию. Но неужели у вас чисто по-человечески не вызывает уважения этот старик, так твердо стоящий на своем?

Следователь удивленно смотрит на меня, потом усмехается:

- Ну ладно, Анатолий Борисович, к чему этот пафос! Не надо притворяться, будто вы не понимаете, что это шизик!

- Да почему же? Только потому что он верующий?

- Слушайте, мы же с вами не дети! Сейчас даже специалисты-психиатры признают, что религиозность - не что иное как психическое отклонение. Пока такой ненормальный не мешает окружающим, мы терпим, а начинает мешать -приходится изолировать его в тюрьме или больнице.

Солонченко говорит все это совершенно искренне, и я с особой остротой осознаю: мы с ними - из разных миров, и как бы КГБ не пытался отгородить меня от моего мира и вовлечь в свой, ничего из этого не выйдет, ибо между нами - стена, и нам никогда не понять друг друга.

* * *

В первые дни нового, семьдесят восьмого года мне вновь довелось побывать в карцере. На этот раз, правда, у администрации тюрьмы нашлась причина посерьезней, чем заточенная зубная щетка. Как-то, когда мой сосед был на допросе, вдруг заговорила одна из стен камеры: кто-то пытался связаться со мной с помощью "бестужевки" - кода, изобретенного знаменитым декабристом для перестукивания между камерами. Мне кажется, азбука Морзе, которой я пользовался впоследствии в политических тюрьмах, гораздо удобней, однако бытовики почему-то предпочитают "бестужевку". Морзянку они, как правило, не знают, а "бестужевка" проста: заполняешь прямоугольник в пять квадратов в ширину и шесть в высоту буквами в алфавитном порядке, и каждой из них будут соответствовать две цифры: номера квадратов по горизонтали и вертикали.

Зеком я был зеленым, азбуки Морзе еще не знал, а о "бестужевке" слышал и сразу же занялся расшифровкой. Получилось следующее: "Я москвич. Кто вы?" Я составил краткий ответ, перевел его на язык цифр, выбрал момент, когда, как мне казалось, вертухая у моей двери не было, и начал стучать. Немедленно открылась кормушка:

- Прекратите перестукивание!

Через день пришло постановление: десять суток карцера. Моя первая и самая неудачная попытка межкамерной связи, первый "заслуженный" карцер.

В первый раз я сидел в карцере летом, а сейчас была зима. Теплее там от этого, естественно, не стало. Опять все то же: бессонные ночи, отчаянные попытки как-то согреться, еда через день... Но у меня уже накопился некоторый опыт, я знал, как "качать права", и на первом же допросе заявил Илюхину протест:

- Условия в карцере противоречат тому, что утверждают ваши свидетели. Где те восемнадцать градусов, о которых они говорят?

- У вас там температура не ниже, - хладнокровно ответил прокуpop.

- Вы уверены? Даже надзиратели, которые сидят не в карцере, а в коридоре у теплой батареи, не снимают тулупы. Требую, чтобы при мне замерили температуру!

Когда я через несколько часов вернулся в подвал, вертухаи сидели без тулупов и, притоптывая, матерились. Но мне от этого теплее не стало...

К вечеру я почувствовал, что заболеваю, и написал заявление: "Мое состояние сейчас таково, что я не могу участвовать в допросах и не смогу до тех пор, пока не выйду из карцера и не восстановлю полностью свое здоровье".

На следующий день в кабинете следователя я лишь повторил сказанное в заявлении.

- Но мы не можем затягивать следствие из-за вас!

Да, я понимал, что следствие шло к концу и они торопились, но мне-то куда было спешить? Я положил голову на руки и задремал. Солонченко что-то там читал мне, пытаясь выполнить свою программу, но я в разговор с ним не вступал и подписывать что-либо отказался.

Меня снова отвели в карцер, но поздно вечером вернули в камеру "по состоянию здоровья".

В последующие годы мне придется провести в карцерах более четырехсот суток; будут головокружения, воспаление легких, потери сознания - но по состоянию здоровья меня оттуда больше никогда не выведут.

* * *