Не убоюсь зла

Интереснейшим пунктом в показаниях Липавского было его утверждение, что списки отказников печатала для меня Лида Воронина. Так вот как КГБ решил непростую задачу связать их составление со мной! Ведь сам я печатать списки не мог - попросту не умею, значит, это должна была делать моя "сожительница"...

Лида, близкий друг нашей семьи, активно участвовавшая в диссидентском движении, предоставила мне в семьдесят шестом году свою маленькую комнатку в центре Москвы, которую я превратил " своего рода штаб: принимал корреспондентов и писал заявления. Именно там четвертого января семьдесят седьмого года во время обыска у меня отобрали мою самую большую ценность: несколько сотен писем и открыток от Авитали, полученных за два с половиной года разлуки. Но этого им оказалось мало, они решили подкинуть туда еще и списки отказников в доказательство тому, что именно я занимался их составлением.

Из остальных фантазий Липавского я задержался лишь на одной.

Липавский говорит, что передавал Запылаевой по моей просьбе списки, а затем деньги за работу. Но она-то показала, что черновики он приносил от Бейлиной, к тому же никаких денег так и не заплатил! В чем причина расхождений, мне пока неясно. На всякий случай я решил особо внимательно проследить за тем, насколько точно это будет записано в протокол, и задал Липавскому "наивный" вопрос:

- Вы заявляете, что получили у меня деньги для Запылаевой. Какова их судьба?

- Что значит "какова судьба"? - возмутился он, по-прежнему пожирая глазами следователя. - Передал ей!

Тут вмешался Илюхин. Он, конечно, помнил вчерашние показания Лены и поспешил устранить неувязку:

- Может, вы только хотели их отдать, но забыли?..

Я уже готов был выразить возмущение тем, что прокурор задает наводящие вопросы, попросту подсказывает свидетелю ответ, и потребовать занести все это в протокол, но разгневанный Липавский, к счастью, опередил меня:

- Как это я забыл? Мне сионистские деньги не нужны! Я их отдал Запылаевой!

Тут Солонченко объявил перерыв и отправил меня в камеру ужинать. Когда я вернулся, Илюхина уже не было: уехал домой. Следователь записывал в протокол последние вопросы и ответы.

- Прочтите и распишитесь, - протянул мне Солонченко плоды своего труда.

Это еще что такое?! - не верю я своим глазам, читая ответ Липавского на мой вопрос о судьбе денег. В протоколе было написано: "Деньги, которые вручил мне Щаранский для Запылаевой, я отдать ей не успел и позднее отнес их вместе с документами в приемную КГБ".

- Что это значит? Ответ-то был совсем другой! - возмутился я.

- Ах, да, верно, - с некоторым смущением сказал стоявший за моей спиной Солонченко, - но свидетель потом вспомнил, как было на самом деле и уточнил.

- Ваши с Липавским воспоминания в мое отсутствие не имеют никакого отношения к тексту протокола очной ставки!

Не успел я еще сообразить, включить ли протест прямо в протокол или написать отдельное заявление, как Солонченко выхватил у меня "спорный" лист и порвал его в мелкие клочки.

- Вы правы, не будем нарушать требования УПК, - решительным тоном сказал он и переписал весь лист заново, точно передав на сей раз слова Липавского.

А тот прежде чем поставить свою подпись помялся и робко спросил:

- Могу я прибавить в конце уточнение: мол, позже вспомнил, как было в действительности?

- Очная ставка окончена. Закон нарушать не будем, - холодно ответил следователь.

На следующий день Липавского будет допрашивать Губинский и позволит ему записать свое уточнение. Только ради этого следствие продлится лишний день, зато дело будет сдано чистым.

16. ПРЕДЪЯВЛЕНИЕ ОБВИНЕНИЯ

Десятого февраля Солонченко в присутствии Володина, Илюхина и Черных предъявил мне обвинение в окончательном виде. Если первое, с которым меня познакомили в начале следствия, состояло из нескольких строк, то теперешний текст составлял шестнадцать машинописных страниц. Оно изменилось и качественно: я теперь был дважды изменником Родины - "в форме помощи иностранным государствам в проведении враждебной деятельности против СССР" и "в форме шпионажа" - и единожды - антисоветчиком, "занимавшимся агитацией и пропагандой, проводимой в целях подрыва или ослабления советской власти". Это означало, что меня могут приговорить дважды к смертной казни и в дополнение к этому - к семи годам лишения свободы и пяти годам ссылки, как тут же пояснил мне прокурор.

Я что-то пошутил насчет неограниченной власти уголовного кодекса над живыми и мертвыми, но в общем-то особой радости не испытывал. Хотя никаких сюрпризов в тексте обвинения вроде бы не было, сам его казенный язык подавлял мрачной беспощадностью, не оставлявшей места для нормальной человеческой логики и здравого смысла. Вот за что мне полагалась первая "вышка":