Не убоюсь зла

Наконец, я поднялся в спальню, принял ванну. Выглянув из окна, увидел стоявшую внизу машину с охраной. На кровати вместо матраца лежала пышная перина. Я растянулся на ней и опустился чуть ли не на метр. Прошел час, другой, но заснуть не удавалось. Вот если бы подо мной была сейчас карцерная доска -- тогда другое дело. Я встал и уже больше не ложился, до утра ходил по комнате. Завтра я буду свободен. Почему завтра? Уже сегодня! Сегодня я встречусь с Авиталью. Сегодня мы полетим в Израиль. Я зажег свет и стал читать псалмы.

* * *

Утром выясняется, что в соседней со мной комнате ночевал чех, ко-торого должны были освободить в рамках того же обмена. После завтра-ка нас с ним сажают в микроавтобус и везут к границе. По дороге маши-на останавливается, и к нам присоединяют двух немцев, которых тоже будут менять.

Мы подъезжаем к мосту Глинике, и я вижу советский флаг. "Как символично! -- думаю. -- Это же граница ГДР, это рубеж советской им-перии".

На восточной стороне тихо, с западной же доносится какой-то гул. Появляется уже знакомый мне посол в сопровождении нескольких лю-дей и представляет меня одному из них, послу США в Западной Герма-нии. Тот говорит:

-- Сейчас мы с вами перейдем на другую сторону. Он берет меня за руку и мы медленно идем по мосту.

-- Где граница? -- спрашиваю я.

-- Вон та жирная черта, что перед нами.

Я радостно перепрыгиваю через нее, и в этот момент лефортовская бечевка, поддерживающая мои брюки, лопается. Так, подтягивая обеи-ми руками сползающие штаны, я делаю первые шаги в свободном мире. Передо мной мелькает множество лиц, но я вижу их как сквозь ту-ман. Улыбнувшись всем сразу, сажусь в машину посла. Тот поднимает телефонную трубку и прямо из машины звонит в Вашингтон, однако меня уже ничем нельзя удивить. Потом он передает трубку мне, и я, не имея ни малейшего представления о том, кто там на другом конце про-вода, несу какую-то чушь о воздухе свободы, которым так приятно ды-шать...

Въезжаем на территорию американской военной базы. Солдаты отда-ют нам честь. Садимся в крошечный самолетик, но у того, как выясня-ется, не в порядке тормоза, и мы пересаживаемся в другой.

-- Мне казалось, что мы уже на Западе, но это, видать, все еще Рос-сия -- тормоза не работают! -- весело смеюсь я. Вот она -- подлинная деталь, отличающая жизнь от сна!

Наконец, мы летим во Франкфурт-на-Майне, к Авитали. В пути мы с послом о чем-то разговаривали, но запомнилось мне лишь одно, он сказал, что ему тридцать девять лет, и я поразился -- такой молодой! Так быстро сделал карьеру!

-- Ну, вы тоже неплохую карьеру сделали! -- ответил он.

-- Но мне-то помогал КГБ, так что ничего удивительного в этом нет, -усмехнулся я. -- Вам ведь он, надеюсь, не помогал?

В разгар этого дружеского трепа картина у меня пред глазами на-чинает дергаться, как от нервного тика. Мир, кажется, теряет свою непрерывность, переходя скачками от одного застывшего кадра к дру-гому.

Мы приземляемся во Франкфурте.

-- Где Авиталь?

Мы переезжаем с военной базы на гражданский аэропорт.

-- Где Авиталь?

Кто-то приветствует меня на иврите. Это израильский посол! Мы об-нимаемся.

-- Шалом! Где Авиталь?

Мы идем быстро, почти бежим. Коридор, лифт, еще один коридор... Мелькают лица. Сначала я слышу: "Хелло! Хелло! Хелло!", потом "Ша-лом! Шалом! Шалом!"

-- Шалом! -- улыбается мне молодой бородач в ермолке и ука-зывает на какую-то дверь. Из нее выходит еще один бородач. "Ша-лом!"

Я влетаю в комнату -- никого. Поворачиваюсь -- в углу сидит Ави-таль. В темном платье, на голове -- платок. Она что-то шепчет, но я ни-чего не слышу. Я делаю шаг, другой, третий. Она встает. Губы ее дро-жат, глаза полны слез. Да, это она -- моя Авиталь, моя Наташа, та са-мая девочка, которой я двенадцать лет назад обещал, что наша разлука будет недолгой...

В отчаянной попытке проглотить комок, подкативший к горлу, и сте-реть улыбкой слезы с наших лиц, я говорю ей на иврите:

-- Прости меня за то, что я немного задержался...

x x x

В памяти сохранились быстро сменяющиеся кадры последующих со-бытий.

Вот мы летим через Средиземное море на маленьком самолете, по-сланном израильским правительством. Вот я выступаю в аэропорту, почти не понимая собственных слов, и пою: "Хорошо и радостно быть с братьями вместе". Я так часто пел эти слова из псалма один, в карцере, а сейчас пою их вместе с тысячами братьев и сестер, приехавших в Лод.

Я крепко сжимаю руку Авитали, боясь, что она вновь ускользнет и все опять окажется только сном.

Лишь глубокой ночью, в Иерусалиме, в Старом городе, я отпустил ее ладонь, толпа разнесла нас в разные стороны, и я поплыл на чьих-то плечах к Стене Плача.

Держа в руках нашу Книгу псалмов, я поцеловал теплый камень и произнес древнее благословение:

"Барух... матир асурим" -- "Благословен Он, освобождающий узни-ков!"