Не учите меня жить!

— Встретишь меня с работы? — спросила я, стараясь говорить спокойно, без истерических ноток в голосе.

Он по-прежнему не отвечал.

— Гас, прошу тебя, — повторила я.

— Ладно, — буркнул он, выскальзывая из комнаты.

Хлопнула входная дверь. Он ушел, а я так не проснулась до конца и все думала, не снится ли мне кошмар.

Еще не было восьми часов.

Я была слишком ошеломлена, чтобы встать перед дверью и попытаться помешать ему уйти, а когда это пришло мне в голову, вместо благодарности меня охватило бешенство оттого, что уже поздно.

До работы я добралась не помню как, и толку там от меня было мало. Я чувствовала себя так, будто нахожусь под водой: все вокруг стало нечетким, каким-то размытым и двигалось, как в замедленной киносъемке. Голоса доносились издалека, гулкие и слегка искаженные. Я их почти не слышала и не могла сосредоточиться на том, что они от меня хотели.

День мучительно медленно, крохотными шажками подвигался к пяти часам.

Время от времени на меня находило просветление, и я начинала мыслить здраво. Когда это случалось, меня захлестывала паника. Что, если он не зайдет за мной, цепенея от ужаса, спрашивала я себя. Что мне тогда делать?

Но он должен прийти, должен, должен! Мне нужно с ним поговорить, нужно выяснить, что случилось.

Хуже всего было то, что о случившемся я никому на работе рассказать не могла. Ведь Гас бросал не только меня: вместе со мной он бросал Джеда, Меридию и Меган, и я боялась расстроить их. А еше боялась, что винить во всем они будут меня.

День прошел как в угаре. В то время, когда я должна была звонить клиентам и угрожать им судом, если они немедленно нам не заплатят, я пребывала в ином измерении, где ничто не имело значения, кроме Гаса. Я честно пыталась работать, но работа значила для меня так ничтожно мало…

Почему он подумал, что мы слишком далеко зашли, пыталась понять я. То есть, конечно, глупо отрицать очевидное, и зашли мы далеко, но что в этом плохого?

Я особенно остро ощущаю бессмысленность своей работы, когда моя личная жизнь терпит очередное крушение. От одиночества и брошенности во мне просыпается уверенность в тщете всего сущего. Я лениво набирала номер за номером, вяло угрожала нерадивым должникам, что мы подадим на них в суд и взыщем все до последнего пенни, а сама думала: «Через сто лет все это ничего не будет значить».

Стрелки часов наконец подошли к пяти, а Гас не появился.

Я проболталась на работе до половины седьмого, так как совершенно не понимала, что мне теперь делать с собой, своим временем, своей жизнью.

Единственное, на что я годилась, — ждать Гаса.

А он не пришел.

Разумеется, не пришел.

Пока я раздумывала, как быть дальше, нечто, зловеще брезжившее в глубине моего сознания, оформилось в самый настоящий страх.

Я не знала, где живет Гас.

Если он ко мне не придет, я не могу пойти к нему. У меня нет ни его телефона, ни адреса.

Он никогда не приводил меня к себе; все, чем мы занимались вместе — спали, любили друг друга, смотрели телевизор, — происходило у меня дома. Я понимала, что это неправильно, но, как ни пыталась напроситься к нему в гости, он всякий раз выдумывал самые невероятные причины для отказа, настолько странные и причудливые, что теперь я содрогалась оттого, как легко им верила.

Нельзя было быть такой уступчивой, в отчаянии подумала я. Надо было настоять на своем. Будь я требовательнее, сейчас не кусала бы локти. По крайней мере, знала бы, где его искать.

Я не могла поверить, что была такой размазней; ну как я могла ни разу не усомниться в его словах?! За все это время в мою голову не закралось никаких подозрений!

Да нет, насколько я помню, подозрения-то закрадывались, но они угрожали нарушить внешнюю безмятежность моего счастья, и я запрещала себе давать им волю.

Я прощала Гасу очень многое, утешая себя туманным, на все случаи жизни годным объяснением: он не такой, как все. И теперь, когда он исчез, не могла поверить, что была столь наивна.

Случись мне прочесть о себе самой в газете — о девушке, которая встречалась с молодым человеком пять месяцев (почти пять, если считать те три недели в мае, что он пропадал неизвестно где) и даже не знает, где он живет, — я бы сочла ее безнадежной идиоткой, которая заслуживает всего того, что имеет.

Или не имеет.

Но в действительности все обстояло иначе. Я боялась проявлять настойчивость, потому что не хотела отпугнуть его.

И потом, мне вообще казалось, что это лишнее, потому что он вел себя так, будто я ему небезразлична.

Но мука невозможности связаться с ним делалась все невыносимее, и особенно оттого, что, кроме себя, винить было некого.

В следующие несколько нескончаемых жутких дней Гас так и не появился, и я больше не питала никаких надежд на то, что он даст о себе знать.

За эти дни я поняла нечто ужасное: я знала, что он бросит меня. Все то время, что мы были вместе, я этого ждала.

Мое безмятежное лето было всего лишь самообладанием, хотя только теперь, оглядываясь назад, я осознала, что всегда чувствовала под внешним блаженным спокойствием напряжение и страх.