Не учите меня жить !

- И теперь ты у нас безрутный, - продолжала я, по-прежнему упиваясь собственным остроумием. - Она плакала из-за тебя?

- Нет, она мужественно перенесла разрыв.

- Все равно ты скотина.

Дэниэл как будто расстроился, и даже вроде бы глаза у него увлажнились. Водка сделала нас обоих чувствительнее.

- Я уже жалею, что сказал тебе, - обиженно прогудел он. - Я знал, что тебе не понравится.

- Может, и не понравится, но мне придется с этим смириться.

Я улыбнулась ему. И что у него там с Рут, мне вдруг стало совершенно наплевать. Сейчас все это не значило ровным счетом ничего.

- Дэниэл, я так странно себя чувствую - мне вроде бы грустно, ну, как обычно, но при этом я счастлива. Счастлива, хотя мне и грустно.

- Знаю, - нетерпеливо подхватил он. - Со мной происходит то же самое. Только я думаю, что счастлив, как обычно, но при этом мне немного грустно.

- Русские, наверно, все время так себя чувствуют, - хихикнула я. У меня сильно кружилась голова, и я знала, что говорю глупости. Но эти глупости казались мне откровением. - Как думаешь, они потому пьют столько водки, что они философы и несчастны, или они философы и несчастны, потому что пьют столько водки?

- Это трудный вопрос, Люси. Так вот сразу на него не ответишь.

- Да, Дэниэл, это один из тысячи трудных вопросов.

- Люси, - проговорил он уже серьезно, - а вот еще один трудный вопрос: почему мне никогда не попадались нормальные женщины?

- Не знаю, Дэниэл. А почему мне ни разу не попадались нормальные мужчины?

- Не знаю, Люси. Неужели я всегда буду один?

- Кто знает, Дэниэл. А я неужели всегда буду одна?

- Как знать, Люси.

Мы помолчали, улыбаясь друг другу, соединившись на миг в этой горьковато-сладостной меланхолии. Мы ею просто наслаждались, мы млели и даже не заметили, как нам принесли еду.

- Но, Дэн, главное, что мы остаемся людьми. Мы ощущаем боль, мы страдаем. Жизнь есть боль. Мы еще выпьем водки?

- Какого цвета?

- Синего, я думаю.

Дэниэл качнулся на стуле и попытался схватить официанта за полу.

- Дама желает повторить, - крикнул он, размахивая рюмкой. - Еще две... нет, не ей одной две... а может, и ей одной. Ты хочешь, Люси?

- То же самое, сэр? - спросил Григорий. По крайней мере, мне показалось, что это был Григорий. Я меланхолически улыбнулась ему, и он тепло улыбнулся мне в ответ.

- Точно то же самое, - кивнул Дэниэл. - Только две стопки. Нет, лучше пусть будет четыре. И еще... ах, да, - крикнул он вдогонку официанту, - они должны быть синими. Да, так о чем мы? - с нежной улыбкой обернулся он ко мне.

Я была так рада, что пришла, Дэниэл так мне нравился!

- Мы говорили об экзистенциальной боли, кажется?

- Да, - подтвердила я. - О ней мы и говорили. Интересно, мне пойдет такая прическа, как у девушки вон за тем столиком?

- Где? - озираясь по сторонам, спросил Дэниэл. - Да, конечно. Тебе она пойдет даже больше, чем ей.

Я хихикнула.

- Может, расскажешь, что там с твоим замужеством.

- Ни за что! Я не хочу об этом говорить.

- Конни, похоже, совсем с ума сошла...

- Точно, утверждает, что я беременна.

- Бедная Конни!

- Тоже мне, бедная!

- Ты к ней слишком строга. Понимаешь, она хорошая и тебе желает только добра.

- Ха! Тебе легко говорить, с тобой-то она всегда мила и любезна.

- Я ее очень люблю, это правда.

- А я нет.

- Как ты можешь так говорить о собственной матери.

- Брось, Дэниэл, - рассмеялась я. - Перестань, бога ради. Моя мама что, заплатила тебе, чтобы ты мне ее расхваливал?

- Нет, я к ней действительно хорошо отношусь.

- Ну, если ты ее так любишь, можешь в четверг пойти вместе со мной к ней в гости.

- Отлично!

- То есть ты не против?

- Разумеется, нет.

- Ясно. А я против. Давай больше не будем о ней говорить? - попросила я. - От этого у меня депрессия начинается.

- Ладно, - легко согласился Дэниэл, - лучше выпьем еще. Какой цвет мы не пробовали?

- Зеленый.

- Киви?

- Прекрасно.

Принесли еще водки. Я помню, что мы много ели, но после, как ни старалась, не могла вспомнить, что именно ела я. Думаю, что все было очень вкусно. Дэниэл говорит, я, не переставая, повторяла, что еда изумительная. И еще мы замечательно беседовали. Теперь, пожалуй, не вспомню, о чем шла речь, но знаю, что говорили о бессмысленности и бесцельности всего сущего, о том, что все мы обречены, и наши рассуждения казались мне исключительно важными. Я полностью примирилась с собой, с миром и с Дэниэлом. Смутно помню, как Дэниэл стучал кулаком по столу и с жаром говорил: "Я совершенно с тобой согласен", потом остановил кого-то из официантов (Григория? Дмитрия?) и крикнул: "Слушайте эту женщину, она говорит правду, не лжет и не притворяется".

Вечер был чудесный, и я, быть может, осталась там до сих пор, покрикивая: "Сиреневую! А сиреневая водка у вас есть?", если бы в какой-то момент мы с Дэниэлом не заметили, что остались в зале одни, а строй коренастых официантов внимательно смотрит на нас из-за буфетной стойки.

- Люси, - прошипел Дэниэл, - по-моему, нам пора.

- Нет! Мне здесь нравится.

- Послушай, Люси, Григорию и всем остальным надо ехать домой, ресторан закрывается.

Мне тут же стало совестно.