Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Художественный совет, естественно, был не простым. Пьеса имеет явные возражения некоторых товарищей, так что шли на сдачу некоторые товарищи с уже определенным настроением. Еще в период репетиций настоятельно рекомендовали вариант театра Маяковского (оскопленный); как могли, мы упирались, финал, однако, все-таки пришлось ломать. В «Маяковке» финал вообще ужасный, кукольный, ходульный до смеха, да они еще и играют с внутренней издевкой этот сочиненный вариант с «хорошим концом». Господи, даже рассуждать на эту тему не хочется.

Сегодня была вторая премьера. Потею над Дж. Г. Лоусоном. Прекрасная книга, на все времена, ну что же я в свое-то время не читал ее? А может, и читал, да забыл? Все может быть. Лучше поздно, чем никогда, придется жить под этим лозунгом.

Судорожное предгастрольное состояние — чисто актерско-цыганское ощущение близости движения…

Еще прохладно у нас. Сегодня была гроза, когда уже пришел со спектакля. Таня была дома, копалась на кухне. Очень вкусно. Весь вечер звонил телефон. Ужинали, по окну лупил дождь, и вспыхивали молнии. Дома тепло и хорошо. Пили чай и говорили по телефону с друзьями, потом я «грыз» Лоусона, а она мерила свои летние наряды, то, что будет носить во время гастролей: голубой сарафанчик, беленькое платьице, розовую кофточку, белые джинсы и проч. и проч.

21 мая 1984 г.

Искусство — форма общественного самосознания, вернее, одна из форм (наука, религия, философия и проч.), это общеизвестно. Но в чем же взаимосвязь искусства и жизни? Где следствие, где причина? Искусство ли воздействует на жизнь, видоизменяя, корректируя ее развитие, либо наоборот: искусство лишь мембрана, реагирующая чутко на происходящие процессы внутри общества? Или, может быть, связь здесь двухстороння, так сказать, фифти-фифти. Апологеты социального реализма здесь совершенно определенно принимают лишь первый вариант. Дать путь, наставить, указать, чуть ли не выписать рецепт на дальнейшее строительство жизни.

Отсюда масса недоразумений и конфузов.

Если жизнь — океан, волнующийся, неспокойный, то искусство — корабли на его поверхности, и мачты этих кораблей чертят в небе четкую кардиограмму движения океана, они не вольны и бесстрастно правдивы до гибели своей. Нам же часто твердят: поставьте мачты в строго вертикальное положение, и флаги пусть развеваются в такую-то сторону…

Что же, некоторые «художники» каким-то «чудом» приподнимаются над волнами и держат нужное вертикальное положение, и флаги у них правильно реют, но ведь океан-то от этого не успокоится… А кто-то гибнет в это время, тонет, и нет ему спасенья, не хочет схватиться за что-то там в небе или не может, не умеет иначе.

Может, надуманный образ? Но почему-то не дает покоя. Ведь, по сути, с 20-х годов (начиная с монументальной пропаганды) наше искусство честно выполняло миссию «вертикальности», каким-то чудом или чем другим, но висело высоко над волнами (как «Кавалер Золотой Звезды»), и ясный путь был начертан и кинематографом, и театром, и живописью, и музыкой даже (о литературе уже не приходится говорить), целый мир создан был там где-то… в небесах: смотри, подражай, учись! И так, почитай, до конца 50-х годов. Целый мир, со своими законами, узнаваемыми характерами, поступками, судьбами и т. д. и т. д. А результат? Теперь, в середине 80-х, хотелось бы видеть результат.

Искусство. Пропаганда. Одно ли это и то же? Надо крепко об этом подумать. Где граница? В чем несовместимость, если она есть?

О позиции художественной и позиции пропагандистской, газетной, т. е. сиюминутной, без оттенков.

Шолохов — «Тихий Дон» — Григорий Мелехов? Чего ждали от последней книги Аретино (1492–1556)? Современник Макиавелли, Ариосто. «Я показываю людей такими, какие они есть, а не такими, какими им следует быть» (Дж. Лоусон).

Четкий путь к театру Ибсена и драматургии наших дней.

22 мая 1984 г.

Страшновато как-то оставлять здесь слова… Перед гастролями перебирал бумаги и пр. — наткнулся на этот блокнотик. Чудо, что за игру придумал!

Прошло еще четыре года. Боли отболели, удачи прилетали и улетали, да и что теперь я считаю удачами? Ушли одни проблемы, пришли другие. Нет, мне и теперь не кажется смешным и наивным то, что было, и теперь приостанавливается сердце при таком вот воспоминании, и все-таки… Мне 37 лет. Поселился ли покой в моем сердце? И да, и нет. Болеет Таня, и все прочее отступает перед этим, и задыхаешься от бессилия и невозможности помочь родному человеку.

А какие бывают дни? Вот как сегодня — счастливые, хорошие дни…

Истины пока никакой не открыл, но понял, кажется, важное: человек рождается, не зная ничему цены, настоящей цены, подлинной… путается, переплачивает, теряет… Вот так методом «проб и ошибок» строит он свою «систему цен»… Свою!

25 мая 1984 г. Омск

Последние часы дома. Танюша все моет и чистит, чтобы оставить квартиру в блеске. Собираем вещи, как всегда, в последние дни суета и беготня, чтобы не забыть.