Не уходи

Я погасил свет и ушел обратно. Проходя рядом с диваном, в темноте, я наклонился и поправил цветастую накидку. Пес заскулил: я наступил ему на лапу. Закрыл дверь, пихнул ключ в ту же выемку, но оказалось, что жевачка уже потеряла эластичность. Я попробовал размять ее между пальцами, размягчать жевачку собственной слюной мне не хотелось. Тут я услышал звуки, они были похожи на далекое тиканье. Женские каблуки цокали, соприкасаясь с железными ступеньками. Я засунул комок жевачки в рот и начал ее жевать изо всех сил. Ключ выпал у меня из рук, пришлось нагнуться и разыскивать его. Цоканье каблуков оборвалось, женщина шла теперь по мягкой земле. Я разыскал наконец ключ, сильно надавил большим пальцем, и мне удалось-таки пристроить его в щель между кирпичами. Я нырнул вниз, в траву, и затаился за стеной дома, рядом с остовом сгоревшей машины. Италия почти тут же и появилась. Она давно освоилась с темнотой. Ее темные ноги двигались неспешно, между ними просматривалась все та же сумка. Италия казалась усталой. Она протянула руку к выемке над дверью, но в это время ключ сам упал на нее и застрял в волосах. Я распластался по стене, она ощупывала голову. Одним глазом мне удалось увидеть, как она рассматривала ключ, и лицо ее менялось, я видел его с трудом, но понимал, что на нем мало-помалу проступало вполне определенное выражение. Италия сняла комочек жевачки, стала мять его в пальцах и сразу поняла, что жевачка мокрая. Постояла, озираясь, в темноте, потом ее взгляд обратился в мою сторону. Сейчас она меня вычислит, подойдет вплотную и плюнет мне в лицо. Два шага она и вправду сделала, но потом остановилась. Луна чуть освещала ее. Я тихо сидел, прячась за остовом машины. Она смотрела в темноту, прямо туда, где я затаился. Ее взгляд был направлен в пустоту, но она, конечно же, знала, что я тут, это было видно по ее лицу. И все-таки дальше она не пошла, отвернулась, открыла дверь и захлопнула ее за собой.

* * *

Вечером следующего дня я ужинал вместе с Манлио где-то в центре, в одной из тех закусочных, где столики, выставленные на улицу, хлябают на мостовой и приходится нагибаться, пристраивать под нужную ножку кусок картона, а потом ты встаешь и видишь, что теперь столик шатается уже в другую сторону, — в точности как наша жизнь… Манлио шутил, выпячивал грудь, но весел не был. У него только что произошла какая-то неприятность в родильном отделении, он время от времени стрелял эффектными фразами, упрекал себя, но все это было не от души. Вопреки обыкновению, он был неискренен — он ведь сроду не занимался самоедством, и ни малейшей склонности к этому за ним не водилось. Зато он с удовольствием внимал чужим сюжетам и в конце концов начинал принимать в них живое участие. Вот и в этот вечер с пылом, свойственным лишь истинному другу, он безмолвно пытался просочиться в ту глубокую нору, в которой я блуждал столь несоблазнительным образом. Это длилось уже изрядное время. Я помалкивал, был рассеян, весьма агрессивно ткнул вилкой в салат, но тут же его отставил и больше ничего заказывать не стал. Манлио пытался следовать за мной, впитывал мое настроение, но при этом поклевывал то из одной, то из другой тарелки, пробовал то фаршированные перцы, то жареную маццареллу, то нежные тушеные брокколи.

— Послушай, а ты к шлюхам ходишь?

Он такого вопроса явно не ждет, во всяком случае от меня. Улыбается, наливает себе вина, пощелкивает языком.

— Так ходишь или не ходишь?

— А ты?

— Конечно, хожу.

— Да брось!

Кто знает, куда он рванулся, — не исключено, что сразу подумал, не приударить ли ему за Эльзой. Ему кажется неправдоподобным, что я, имея такую жену, похаживаю налево. Но перемена темы ему по душе, с графином вина такая тема вполне уживается.

— Знаешь, а ведь иногда и я… — Сейчас он кажется совсем ребенком.

— Ты к одной и той же или к разным?

— Как получится.

— И где ты с ними действуешь?

— А прямо в машине.

— А вот чего ради ты к ним шляешься?

— Богу с ними молюсь. Что за идиотский вопрос?! — смеется он и прикрывает глаза.

Да совсем не идиотский это вопрос, Манлио, чуть позже ты сам в этом убедишься, когда увидишь, как мимо идет туристка в обнимку с гигантом в штанах «бермудах». Это зрелище ты воспримешь серьезно.

Еще позже я говорю ему, что все это неправда и ни к каким шлюхам я не хожу. Он сердится, но продолжает смеяться, лицо у него багровеет, он говорит, что я говнюк, «и говнюком останешься», уточняет он. Однако же тоски как не бывало, вечер наш встряхнулся, ушел в тайные покои, где брезжит что-то похожее на правду, а может, это сама правда и есть, потому что Манлио уже вполне похож на искреннего человека. Отчаявшегося человека. Мы быстренько прощаемся, два хлопка по плечу, несколько шагов в темноте — и разошлись, каждый шагает по своему собственному тротуару. Неприятного осадка от нашей беседы нет ни у него, ни у меня, вполне гигиеническая дружба.