Не уходи

Родильное отделение у нас на пятом этаже, там пол из плиток цвета луговой зелени, придающий всем помещениям веселенький вид, что-то похожее на детский сад. В коридоре на дверях всех палат привешены марлевые кокарды и ленточки — розовые либо голубые. В палате Эльзы стоит кровать из бронзированных металлических труб, с массой всяких электрических приспособлений; окно там большое, вплотную к нему подступают ветки деревьев. Эльза опирается на эту кровать, с трудом переводит дыхание. Я выхожу, а в палату входит Кенту, акушерка из цветных, с энергичным и радостным лицом, за нею идет Бьянка, она собирается осматривать Эльзу. Когда я вхожу, монитор на штативе, измеряющий частоту схваток, уже стоит около Эльзы, и Эльза смотрит на голубой экран мутными глазами. Губы у нее сухие, я даю ей попить. Ей поставили клизму, побрили, сделали интимный туалет, теперь она покорна, как новорожденный младенец. Она ходит по палате, поглаживая бедра ладонями. То и дело останавливается, высоко поднимает руку, прикладывает ее к стене и так стоит, опустив голову, расставив ноги, с этим огромным отвисающим животом. Она стонет, но совсем тихонько. Я помогаю ей дышать, глажу ее по спине. Время от времени в палату заглядывает Бьянка, спрашивает: «Как дела?» В ответ Эльза изображает улыбку, улыбка получается неважно. Она прочла в каком-то руководстве, что характер любой женщины хорошо проявляется при родах. Она хочет выглядеть храброй, но особого желания быть храброй у нее что-то не видно.

— Да вы куда бледнее жены, — говорит мне Бьянка, возвращаясь к двери, чтобы поплотнее ее прикрыть.

Движения у нее быстрые, уверенные, она не чужда некой уравновешенной иронии. Она, по-видимому, не слишком высокого мнения о мужчинах, и я понимаю, почему Эльза так ее ценит. Я врач, мне следовало бы помогать ей куда лучше, но от курса акушерства у меня в голове мало что осталось, а кроме того, приближающееся событие имеет отношение не столько к медицине, сколько к природе. Именно природа сотрясает ее тело, заставляет его содрогаться так близко от моего. И я надеюсь, что все это законится скоро. Но вдруг, Анджела, меня охватывает страх — а если что-нибудь пойдет не так, как нужно… Твоя мать страдает, я поддерживаю ее лоб — и боюсь. Я двоедушный обманщик. У меня есть любовница, которую я не в силах забыть. Мы с ней прижили ребенка, и я дал ей от него избавиться, не шевельнув и пальцем. Этого ребенка пришлось бы производить на свет с точно таким же трудом, только вот он так и ушел в черноту погашенного монитора. Эльзу снова заставили лечь. На мониторе красные пики схваток сильно выросли. Она разводит ноги. Бьянка начинает свое обследование. Она вводит руку внутрь, поглубже; Эльза приподнимает голову и кричит. Шейка матки у нее раскрыта, просвет достиг десяти сантиметров.

— Ну вот, полдела сделано, — говорит Бьянка, снимает латексную перчатку и выбрасывает ее в стальной контейнер. Эльза в этовремя вцепилась изо всех сил в черные руки акушерки, мощные, словно древесные стволы.

— Идите-ка посмотрите.

Я подхожу и смотрю. Половые органы твоей матери набухли, влагалище широкое и напряженное, его изнутри подпирает твоя головка. В середине там выглядывает что-то темненькое, это твои волосы, Анджела, та самая первая частица тебя, которую мне дано было увидеть.

Теперь самая пора и в родильную. Эльза ищет мою руку, сжимает изо всех сил. Бегом спешит сестра, подталкивая перед собой каталку, я с трудом удерживаю руку Эльзы. Прежде чем двинуться в родильную, она в изнеможении шепчет:

— Ты уверен, что хочешь это видеть?

Если говорить правду, то я вовсе в этом не уверен. Хоть я и хирург, а все же не хлопнусь ли я в обморок? Уж слишком большое впечатление производит на меня зрелище этой темненькой, рвущейся на божий свет головки на фоне обритого лобка жены, измазанного кровью. Я бы с удовольствием остался за дверью, происходящее меня пугает, оно поэтично и ужасно одновременно, но я понимаю, что отказываться нельзя, — для Эльзы очень важно, чтобы я там был. Вокруг нас пульсирует какая-то мощная сила, нутром я отмечаю ее таинственные вибрации. Некие ультразвуки запирают мою вполне взрослую особь в магическом кристалле, дающем начало новой жизни.

И таким вот манером я оказываюсь внутри родильной операционной, и роды начинаются.

Бьянка что-то делает между ляжками Эльзы, лицо у нее серьезное, напряженное, руки внезапно начинают двигаться энергично, так работают деревенские повитухи. Нужно действовать быстро, нужно, чтобы Эльза тужилась, — и Эльза тужится, повинуясь указаниям Бьянки и Кенту, — у Кенту руки на верхней части Эльзиного живота, она ими двигает, она решительно нажимает на живот:

— Глубоко вдыхаешь — и сразу же хорошенько толкаешь диафрагмой, как будто на стульчаке.

Шея у Эльзы от напряжения приподнята, голова оцепенела, лицо цианозное. Она смотрит на свой вздутый живот, скрипит зубами, сжимает веки и пытается тужиться, но силы у нее уже кончились.

— Не получается, мне слишком больно…

— Дыши, захвати побольше воздуха!

Теперь Бьянка говорит громко, и тон у нее властный.