Не упокой

Этот холодильник оказался гораздо меньше по площади, чем предыдущий. Слева стояла пустая каталка и два массивных алюминиевых стола, на одном из которых лежало обнаженное тело мужчины средних лет. Его грудь украшал грубый рубец, расходившийся от пупка вверх до обоих ключиц в виде латинской Y. Справа, на двух деревянных столах, разместились два облаченные в черные костюмы покойника. Вероника просверлила глазами окаменевшие лица и, выключив свет, неслышно выскользнула назад в коридор, прикрыв дверь.

Следующий зал – «завершенки».

Здесь тел было больше, и больше неприкрытых грубых рубцов. Два трупа оказались лишенными голов – один, женский, вообще без шеи, а из другого массивного торса как-то гротескно торчал неестественный обрубок.

Вероника быстро обнаружила то, за чем пришла.

Она подошла к нему и сверилась с записью на бирке. Оглянулась по сторонам – недалеко у стены стоял шкаф, в котором, рядом с какими-то папками и файлами, лежала коробка с одноразовыми резиновыми перчатками. Ей понадобилось меньше минуты, чтобы облачить руки, вернуться к столу и, брезгливо потянув Щебня за скрюченное окаменевшее запястье, не без труда скинуть его тщедушные останки на пол. Несколько секунд она отрешенно рассматривала распростертое у её ног тело. Затем носочком белой кроссовки девушка легонько толкнуло его в ягодицу. Ощущение было, как от прикосновения к полиэтиленовому мешку, плотно набитому навозом. Ей даже почудился запах дерьма, пахнувший на неё после прикосновения, перебивающий хлорку и формалин, заползающий едким букетом под медицинскую маску на её отрешенном лице – полное отсутствие эмоций; немигающие карие глаза будто безучастно сканировали объект на чисто вымытом полу.

Прорвало резко: она вдруг со всей силы пнула Щебня в торс, затем, обойдя со стороны, подвинула труп так, чтобы следующий сокрушительный удар пришёлся точно в мошонку, ещё один и ещё, другой в пах; ещё чуть в сторону – и в голову… Голова отлетела – видимо, держалась только на швах…

– Зачем тебе она, Щебень? – прошептала Вероника, собираясь зафутболить безволосый артефакт в стену, чтобы размозжить его на мелкие несшиваемые частички.

…Но вдруг резко остановилась.

Теперь достаточно.

Повернулась к двери, подошла к ней, тихо приоткрыла, затем выключила позади себя свет, сняла халат и маску, сдёрнула перчатки и спокойно направилась к служебному выходу, бросив всё на пластиковый стул у стены.

На улице уже темнело. Кислород мощно ударил по рецепторам – качнуло; она на мгновение прислонилась в стене, но тут же заставила себя выпрямиться и быстро направиться к остановке.

Уже возле метро её настиг звонок Родиона:

– Вероника, ты где? Что случилось?

– О, Родиоша, всё нормально, я уже у метро. Сорри – мне… мне вдруг так резко поплохело, что я выскочила наружу… этот запах…

– Ну, мы так и подумали. Как ты?

– Уже норм! Тебе спасибо за это приключение! Ты – очень… настоящий, Родион, очень. Всё, спускаюсь в метро, в школе увидимся!

Несколько лет спустя, 9 Мая

Галка вошла в метро на Дмитровской, придерживая сумочку на плече – привычка носить всегда с собой паспорт с московской регистрацией как-то сама по себе сложилась ещё со студенческих времён, когда, во время одной из антитеррористических облав, ей пришлось провести некоторое время в «обезьяннике». Даже ночевала там. Но зато опыт на всю жизнь – жаль, Ника её не видела тогда! Впрочем, ко дню их выпускного вечера они уже не были особо близки: как подруга вернулась с Байкала после очередных каникул чужой и далекой, так за оставшиеся два года учёбы они и не сблизились больше – лишь только отдалились.

В последнее время Галина редко о ней вспоминала. Лишь на днях ей померещились в ком-то знакомые мимика и жесты, но она быстро отогнала наваждение: с чего бы Веронике быть теперь в Москве?

С «Петрашки» до Театральной было минут двадцать с пересадкой. В праздник народу прибавилось: конечно, всем непременно нужно было попасть в сердце Родины. Но вся эта кутерьма оказалась лишь прелюдией для того, что творилось на Чеховской: Галку буквально стиснули со всех сторон весёлые люди с георгиевскими ленточками, приподняли и понесли в сторону перехода на Пушкинскую – благо, по пути: в нужный момент она умудрилась выскользнуть из потока и свернуть в проход, ведущий к Тверской. Но и здесь её вынесло прямо к линии рампы, со стороны последнего вагона. «Зато первая войду! Но надо было кроссы надеть», – подумалось ей: в туфлях было не очень удобно, да и скользили они на влажном мраморном полу перрона – на улице-то сыро. Рядом зияло черное отверстие железнодорожного тоннеля, из которого донесся гул приближающегося состава; свет локомотива она не могла видеть со своего места, но по ушам долбило будь здоров – не ошибёшься с направлением.