Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)

Роясь недавно в небольшом архиве, оставшемся от отца, я нашел несколько фотографий со съемок «Александра Невского» и приглашение на премьеру. Читаю и вдруг узнаю, что Котышев был директором фильма Эйзенштейна «Броненосец Потемкин». Жаль, что Андрей не узнал тогда об этом. Вот уж повеселился бы таким неожиданным приветом от великого классика!

Нам нужен герой другого качества

Перед отъездом в Москву зашли попрощаться к Гердту.

— Как агент, могу сообщить молодым друзьям: на «Ленфильме» на главную роль утвержден Олег Стриженов. Теперь ваш ход — верю, что вы найдете актера не хуже. Желаю успеха!

В поезде мы обсуждали последнюю новость. Олег Стриженов был в то время известным актером, блестяще снявшимся в «Сорок первом» у Чухрая и великолепно сыгравшим роль романтического Овода в одноименном фильме режиссера Файнциммера. Стриженов — актер красивый, утонченный, настоящий романтический герой. Романтики же Андрей не терпел, и хотя бы поэтому нам нужен был актер другого качества — реалистического, так сказать, склада, современный, из сегодняшнего дня.

Вернувшись в Москву, мы первым делом поехали в Солнечногорск к капитану Горелику, чтобы посмотреть и понять, каков он в жизни. Предварительно созвонившись, ждем его в проходной военных курсов «Выстрел». Никого нет, сидит какой-то офицер неказистого вида, маленький, полноватый. Что-то листает, делает пометки. А мы все ждем своего героя, минут пятнадцать уже ждем. И вдруг осенило: «А может, это он?» Вглядываемся. Если с этого офицера снять военную форму, то будет обычный инженер — лысоватый, еврейской внешности. Подошли. Да, это он. Познакомились.

— Ну, расскажите, что в очерке правда, что придумано. Как было на самом деле?

— В очерке как бы все преувеличено, — говорит. — Но факты правильные.

— Подробнее?!

— Ну, какие подробности? Как написано, так примерно и было.

Говорит как-то вяло, рассказывает нам уже известное. Произвел на нас впечатление скромного, озабоченного чем-то человека, с головой погруженного в новую жизнь, целиком подчиненного распорядку военных курсов. История со снарядами капитана уже не волновала. А ведь он герой, ему орден дали! Даже жалко его стало. Поблагодарили, попрощались…

Сели мы на электричку и поехали в Москву. Вагон полупустой, сидим у окна, напротив друг друга. Настроение у Андрея кислое. Спрашивает:

— А у тебя никаких ассоциаций нет по этому поводу? Может быть, воспоминаний, случаев каких-нибудь? Сашка, шевели мозгами, уж больно тошно.

— По поводу армейской жизни? Да ассоциаций — навалом. И случаев было много. Был один, но, пожалуй, к нам прямого отношения не имеет. Не из нашей он картины. Просто из жизни людей в погонах. Рассказать?

— Давай!

— Я тебе рассказывал, как сломал ногу? Пытался удержать на краю пропасти запряжку лошадей с передком и пушкой. Нога попала под колесо, и оказался я в госпитале. Лежу в палате под белой простыней, нога в гипсе.

Утром пришел к нам в палату секретарь комсомольской организации, лейтенант один, альбинос, на плечи белый халат накинут. Осмотрелся и обмер: лежит на койках одна молодежь и под простынями такие бугорки, колышки дыбятся. Прыснул он было от такого мощного проявления мужской силы, но тут же посерьезнел и с деревянным лицом подошел к моей кровати. Сел на стул — вот тут-то я и разглядел его белые ресницы и красноватые глаза, — вздохнул глубоко и от имени командования зачитал приказ с благодарностью за героический поступок. Потом положил мне на грудь картонную коробочку:

— Это тебе награда за твой героизм. Там написано, что… — берет коробочку, вынимает часы, подносит мне к лицу и говорит: — Тут, внутри, на крышке выгривана, нет… выгрировина надпись. — Он эффектно нажал на головку часов, и крышка, щелкнув, открылась. Я увидел пустую внутреннюю сторону крышки.

— Ну как, здорово? Запомнишь на всю жизнь!..

— А что запомнишь?

— А что там написано, — даже как-то игриво сказал лейтенант.

— А там ничего не написано — там пусто. Лейтенант поднес часы к глазам и стал их покручивать… Потом сказал:

— Может быть, на какой другой стороне?

Я не знал, чем ему помочь, я знал твердо, что у крышки всего две стороны.

— Не может быть! — Лицо лейтенанта заиграло вдруг всеми цветами радуги. — Понимаешь, прости, это я проморгал… Пойди к этому, как его…

— …граверу, — подсказал я.

— Точно, к нему! Скажи, что ты сделал что-то героическое, как в приказе. Он поймет. Выздоравливай поскорей, а мне пора. — И секретарь довольно быстро оказался у дверей палаты. У порога обернулся: — Помни, Родина ждет! — знакомым игривым тоном сказал он на прощание.

— Ну, как тебе, Андрей?

— Сашка, сцена смешная, но сам понимаешь, из другой картины. Даже если и придумал, слушается хорошо. Можно просто снимать.

— Да не придумал я ни слова. Все чистая правда!

— Тем более не поверят, не поверят и не разрешат. Скажут, таких дураков в Советской армии нет. — И Андрей с тоской посмотрел в окно.

«Кто служил, знают, что есть случаи и похлеще», — подумал я.

— Ничего другого не вспомнишь?