Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)

Вот и еще одна капля в чашу растущего между Бондарчуком и Тарковским недоброжелательства. Ни в сфере личных отношений, ни в творчестве они не переступали друг другу дорогу. Но у Бондарчука не возникало конфликтов с властью, у Тарковского — наоборот. Это вызывало у Андрея раздражение, неприязнь к обласканному начальством Бондарчуку и к его творчеству. И тут он ничего не мог с собой поделать.

В Лондоне прохладно, в Стокгольме горячо

Настал восемьдесят первый год. Андрею пришло приглашение в Великобританию. В начале февраля он впервые приехал в Лондон. Лондон показался ему городом странным, непривычным и вызывающим желание снова побывать в нем.

В Москву он вернулся с рассказами о прекрасной актерской школе Англии. Я пришел к нему в гости не сразу, а спустя несколько дней. Андрей немного отдохнул. Я принес коньяк «Двин», этот хороший армянский коньяк развязал ему язык. Сначала вспоминал своих друзей армян, но я повернул разговор в английскую сторону. Андрей рассказал, что приехал в Лондон простуженным. Побывал в Эдинбурге, в Глазго. В галерее Глазго видел «Распятие» Сальвадора Дали, в Эдинбурге «Христа» Эль Греко-совершенно фантастические вещи. Из Шотландии опять вернулся в Лондон, и затащили, конечно, в посольство. В наших посольствах редко бывает интересно, гораздо более интересное видел в Шекспировском театре — спектакль по пьесе нашего сосланного при Сталине в Енисейск драматурга Николая Эрдмана «Самоубийца».

Особенно поразил его актер Роджер Рис (Rodger Rees), фамилию которого Андрей старательно выговаривал. Он видел его и в театре, и в кино и актера этого хотел позже снимать в роли Гамлета в будущей постановке. Была встреча и с художественным руководителем Королевской Шекспировской компании — Тревором Нанном, и с теми актерами, которые ставят для телевидения «Трех сестер» Чехова. «Видишь, — заметил он, — чем занимаются англичане?» А принимала его ассоциация «Великобритания — СССР». Встречался Андрей с представителями основных британских киноорганизаций. Сказал: «Перечислять долго, да и не помню их названий, что-то больше семи-восьми». Я спросил, может, что-нибудь, предлагали? «Представь себе — предлагали. Поставить „Гамлета“ в Шекспировском театре. Национальная школа хочет, чтобы я им читал лекции или взял на себя курс режиссуры. В общем (ну, налей еще, „Двин“ хорошая штука), много было всего: Оксфорд предлагал читать лекции по режиссуре, из Германии тоже были предложения — одним словом, хочу разбогатеть, да грехи не пускают. У меня и долгов полно, а заработать не дают».

Предложений этих Андрей принять не мог — ждал со дня на день, из месяца в месяц решения из Италии.

Намечалась очередная поездка за границу со «Сталкером», на этот раз в Швецию по приглашению шведской стороны. Приглашался Андрей вместе с семьей. Семью не выпустили, не было такого порядка в нашей стране. Были, конечно, исключения, только они не касались Тарковского. Вместо семьи поедет свой человек из Госкино.

Нетрудно представить, как бесило это Тарковского. Возможно, что ситуация с поездкой обострила и без того напряженные отношения в семье. Но 11 мая он уже сидел в самолете и летел в Стокгольм в сопровождении чиновника Госкино. Коробки со «Сталкером» в грузовом отсеке тоже летели в Швецию. Шведы высоко оценили фильм. Встречался Андрей со шведскими актерами, со звездой мирового кино актрисой Бергмана Биби Андерсон и ее мужем, со шведскими режиссерами. Только с Бергманом не встретились. Был случай, когда Бергман выступал с лекцией перед студентами, а Тарковский в зале слушал, но на встречу оба не решились. Увидев друг друга в Шведском киноинституте, повернулись и разошлись в разные стороны.

Пребывание в Стокгольме, кроме триумфа, отмечено загадочными записями в дневнике Андрея. Речь шла о звонках его жены из Москвы. Чего-то она требовала, на чем-то настаивала. И Андрей вдруг на двое суток исчез из поля зрения сопровождающего и даже новых шведских знакомых. Он не мог решиться на то, чего настоятельно требовала его жена, — остаться за границей. А она уже сообщила своим родным, что Андрей остается. Он больше, чем Лариса, понимал всю тяжесть последующей расплаты: «Что будет с родными?!» И не решился. Но чего стоили ему эти два мучительных дня, проведенных у близких друзей, сколько здоровья они у него унесли! «Я был в аду!» — запишет он в своем дневнике, вернувшись в Москву. Он все-таки объявился в Стокгольме — накануне вылета вернулся в гостиницу, к радости начальства и разочарованию жены. Думаю, что возвращение домой было нерадостным. Ведь жена так хотела выехать на Запад! Интересно, неужели Лариса не понимала, что останься он там — ее и сына оставят в Москве заложниками?

Вскоре по возвращении, в июле 1981 года, он запишет в своем дневнике: «Как жить, к чему стремиться, чего ждать, если вокруг ненависть, тупость, эгоизм и разрушение? Если дом разрушен, куда бежать, где спасаться, где искать покоя?»[18]

И выписывает из Монтеня: