Не в счет

Двадцать первый век, о котором Гарин, пожалуй, забыл. Растерял всю цивилизованность вместе с одеждой по всей машине. И отпускать, отодвинуться даже на миллиметр он не давал, удерживал, оставляя сидеть на себе.

И на спине, по позвоночнику, спираль лениво вычерчивал.

— Мы завтра заболеем.

— Может, ещё обойдется, — я возразила без особой уверенности.

Скорей, надежды ради.

На следующей неделе начиналась госпиталка, а потому болеть было точно нельзя. Но подумать об этом следовало раньше, до того как под дождем я торчать осталась.

И вообще…

— Нет, Алин, — Гарин усмехнулся как-то вот так, что верхом приличий всё сейчас произошедшее мне показалось, — мы с тобой завтра болеем. И послезавтра тоже. Я тебя в Энск верну только в понедельник.

— А…

— Дача, — мне подсказали предвкушающе и на грудь, сжимая и рисуя круги, руки сместили, — родительская. Отец там такой банный комплекс себе выстроил… Там никто не найдет и… не помещает.

О, да…

Сосновый бор, озеро и много километров от трассы. И до ближайшей деревни, по рассказам Маруси, километров десять пилить было надо. Дачу по этой причине сестра Гарина крепко недолюбливала, а его родители ещё в те выходные улетели к Ваське.

— Тогда… поехали?

Я предложила.

Или попросила жалобно, когда дышать и говорить вновь дали. Спустились, напоминая оголодавшего вампира, к шеи, но… голову, хватаясь за плечи, я в противовес своим же словам запрокинула.

— Угу…

— Савка!

— М-м-м?

— Мы отсюда никогда не уедем, если ты ещё раз поцелуешь, — я угрожала неубедительно.

На оставшихся от разума и здравого смысла угольках, что о правилах приличия, слабо тлея, наконец напомнили.

Или же это ныла голова, которой приложиться пару раз я успела.

— Дай свою запасную спасательную рубашку и салфетки.

— Не-а, — свою рубашку, нашарив на полке упаковку, мне протянули, не дали остального, — мне нравится, что ты пахнешь мной.

— Гарин, это дикость.

— Ты вообще будишь во мне несвойственные обычно желания, мысли и эмоции…

— Ужас!

— И его временами тоже, — это он признал невозмутимо.

Насмешливо.

Перевернул нас за миг невообразимым образом, чтобы сверху нависнуть и, дунув в лицо, ещё улыбаясь, но уже серьёзно спросить:

— Так ты выйдешь за меня замуж?

— Да…

Я не сомневалась.

В тот момент, соглашаясь без раздумий, я была уверена в своём ответе, в своём решении. Я люблю Гарина. Я хочу выйти за него замуж. Я хочу, как бы банально оно не звучало, прожить с ним жизнь.

Я сказала, позвонив, об этом маме и Женьке.

Ивницкой.

Последней я рассказала лично и в понедельник, когда за салатами и булками во время перерыва мы в очереди стояли. Я огорошила её новостями, от которых уже купленным в автомате кофе она едва не подавилась.

— Замуж? — просипела, откашливаясь и таращась округлившимися глазами, Полина Васильевна на весь больничный буфет. — За Гарина?

— А что, есть другие варианты?

Бровь я заломила картинно.

Поинтересовалась таким тоном, что Ивницкая, дёрнув углом рта, других вариантов не нашла, помотала отрицательно головой.

Не было никаких иных вариантов.

— Это же ка-а-ак… — она, переставая сверлить изучающим взглядом, протянула с деланным восхищением, — вы в выходные-то болели, если ты прям взамуж согласилась! Калинина, да у меня теперь у слова «болеть» прям новое значение появилось!

— Отвянь, — огрызнулась я вяло.

Порядки ради.

Делиться выходными, что стали такими памятными, я не собиралась, пусть Полька и изнывала от любопытства. И вытащить хоть какие-то подробности, упражняясь в остроумии о том, что у меня теперь болит, она пыталась, но…

…эти дни и ночи были только мои и Гарина.

Как и вечера.

Тёмные дождливые вечера разгулявшейся осени, когда на трескучие поленья в горящем камине мы смотрели, разговаривали о чём-то и важном, и бессмысленном. И шерстяные носки, веселя и забавляя, на меня в первый вечер заботливо натянули, стянули всё остальное. И дрова в баню, не обращая внимания на ворчание, я таскать помогала, сидела после на столе и наблюдала, как огонь он разводит, замачивает веники…

…и вообще…

В этих воспоминаниях, в этих днях не было ничего-то необычного, чего-то тайного или смущающего. Где, в конце концов, мы и смущение? Но… я не хотела ничего рассказывать даже Польке, с которой делиться всем у нас было заведено. И она мне рассказывала всегда и всё, а я — ей, только вот не сегодня.

Не это.

А потому, так ничего и не узнав, от меня послушно «отвяли». Надулись до конца пары и улицы, на которой нахохлившуюся подобно воробью Ивницкую я, догоняя, окликнула:

— Так мы платье поедем выбирать?

— Поедем, — она, тормозя и издавая страдальческий вздох, проворчала оскорбленным и надутым хомяком, подхватила под руку. — Куда тебя девать? Хотя ты и коза скрытная…

— Я тоже тебя люблю.

— Уговорила, подружкой невесты я тоже буду, — глаза, делая великое одолжение, Полька закатила утомленно.

А я рассмеялась.

И ужаснулась.

Тихо взвыла через пару дней, ибо… кто сказал, что свадьба есть событие счастливо-радостное и прекрасное?

Возможно.

Допускаю, если свадьба эта чужая, а ты, не заморачиваясь подарком и отмахиваясь конвертом с деньгами, пришёл повеселиться.

Если же свадьба твоя, то…