Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

Короче, Кирилл позвонил ей поздно вечером на сороковой день после гибели мужа. До этого она не видела и не слышала его очень давно — он не явился даже на похороны. Тогда ей показалось, что он был сильно пьян. Сперва нес какую-то околесицу про то, что все эти годы любил ее, сообщил, что жизнь без нее не имеет для него никакого смысла, потом заявил, что ее он тоже теперь видеть не сможет. Она ничего не могла понять, да и не было на это сил, только что из дома ушли люди, приходившие на сороковины, и тут он вдруг замолчал, а потом почему-то шепотом произнес: «Я убил Сашку». Она сперва не поняла, о чем это он, хотела что-то спросить, но он не дал. Так же шепотом сказал: «Убил, и сам теперь умру», после чего сразу повесил трубку. В тот вечер Диана еще перед звонком Кирилла приняла большую дозу снотворного, чтобы как-то уснуть, и потому была не в состоянии всерьез думать над его словами, решила, что он или напился, или сошел с ума. А когда утром проснулась, было уже поздно...

Сказать по-честному, вся эта история меня здорово огорчила. То есть, понятно, что радоваться здесь и так, в общем, было нечему: считая охранников, четыре трупа за неполных полтора месяца. Но меня огорошило другое — моя еще час назад казавшаяся такой стройной теория дала первую трещину. Этак если у каждого наезда найдется своя вполне бытовая подоплека, я останусь без темы. А тут еще Диана подбросила дров в огонь, сказала с печалью в голосе:

— Теперь, надеюсь, вы понимаете, что мне очень не хочется, чтобы вся эта грязь вылезла на публику. Не может быть, чтоб мы с вами не нашли общий язык....

Я очень старался сохранить хладнокровие, обдумывая ответ, но, наверное, на моем лице все-таки что-то отразилось, потому что Диана не стала дожидаться моих слов и перешла в наступление. Я сразу понял это по тому, как ласково она улыбнулась мне, заглядывая прямо в глаза:

— Думаете, поди, сейчас эта богачка начнет предлагать мне деньги... Представьте, нет. Просто надеюсь, что вы тоже человек, что и вы способны на нормальные чувства...

Все это звучало благородно и вполне могло обескуражить незадачливого репортера, если бы слова не сопровождались некоторыми действиями. Говоря, Диана доверительно наклонялась ко мне, вследствие чего полы и ворот ее кимоно распахивались все больше и больше. Сначала на передовые позиции ударным орудием выдвинулось роскошное ренуаровское колено, а вслед за ним пораженному наблюдателю. На следующей линии укреплений приоткрылись сразу две неких недоступных покуда стратегических высотки. Честно говоря, в свете этих событий понятие «найти общий язык» приобретало совершенно новый смысл, а высказанная надежда на наличие у меня «нормальных человеческих чувств» выглядела и вовсе двусмысленной. Я пришел к выводу, что Дианочка моя не столько умна, сколько хитра и самоуверенна.

Надо признать, искушение было довольно сильным. Не помню, когда в последний раз (наверное, в глубоком детстве) мне случалось интересоваться, что там у куклы под платьем. Но в данном случае не приходилось сомневаться: меня ждет не холод шероховатого пластика, а теплая ласковая плоть. Стоит только протянуть руку и положить ее на это прекрасное колено... Все говорило о том, что Барби... то есть Диана, вряд ли отбросит ее с возмущенным негодованием. Но я удержался. Хотя, честно сказать, для этого пришлось откинуться в кресле как можно дальше. Разумеется, не целомудрие руководило мною. Просто я осознавал, что в противном случае, мне довольно трудно будет потом писать о делах этой семьи. Чего, подозреваю, и добивалась столь немудрящим способом моя прелестница.

Я поднялся и сказал с улыбкой, призванной смягчить впечатление от только что проявленного отсутствия, если будет позволено так выразиться, жантильности:

— Разумеется. Сделаю все, что в моих силах.

И тут же увидел: смягчить не удалось. Улыбочка все еще играла на губах Дианы, когда она вслед за мной поднялась из кресла, но сквозь человечьи черты уже опять проступила безликая маска миллионами растиражированной пластмассовой куклы.

Минут через пять я шагал полутемными замоскворецкими переулками, стараясь ненароком не угодить в лужу и саркастически размышляя, не сел ли я в нее только что — в фигуральном смысле. Пожалуй, без более тщательной проверки, на которую у меня уже нет времени, писать про смерть Фураева мне так и так не с руки. Вот только, боюсь, задним числом мне за мою сдержанность уже никто ничего не предложит.