Не верь, не бойся, отпусти!

— Варька, ты так сойдешь с ума. Ну, хорошо — я понимаю, что защищать его ты не будешь и не сможешь, ты ж не по уголовным. Но сказать ему все, что у тебя на душе, ты обязана. Ради себя самой, Варя. Тебе станет легче. Я не могу смотреть, как ты лежишь тут и… обугливаешься, — с горечью сказала Аннушка, прижимая мою руку к щеке. — Ты же черная вся стала, Варька… Нельзя так. Съезди, скажи — и отрежь. Я тебя знаю, тебе только это поможет, иначе свихнешься.

И я послушалась.

* * *

Я была в СИЗО только один раз — на практике, и с тех пор больше никогда не переступала порог этого заведения. И тем более не делала этого в таком странном качестве, как сегодня. Кто я? Адвокат, любовница — кто? И что увижу сейчас, какие эмоции на лице Кирилла? Как он сможет смотреть мне в глаза после всего? Хотя почему-то в том, что сможет, и сделает это, как обычно, спокойно и уверенно, я почему-то не сомневалась.

Помещение, где проводились встречи с подследственными, было небольшим, довольно мрачным и казенно-неуютным. Но чего, собственно, я ждала? Это не санаторий. Когда дверь открылась и в комнату ввели Мельникова, я не сразу нашла в себе силы повернуться и взглянуть на него. Я слушала, как звякают снимаемые наручники, как конвоир выходит и запирает дверь, но повернуться так и не могла. А Кирилл молчал, только усложняя и без того непростую ситуацию. Мне казалось — произнеси он сейчас мое имя — и все, я перестану думать о том, что он сделал, я отброшу все, что произошло, кинусь к нему, повисну на шее, заплачу… прощу… Но в комнате по-прежнему висело молчание — враждебное, холодное.

Я повернулась — Мельников стоял у двери, растирая запястья. Он осунулся, немного зарос щетиной, рубашка и пиджак уже не выглядели такими пижонскими, как обычно.

— Что, изменился? — недобро усмехнулся он, садясь за стол. — Ну, присаживайтесь, госпожа адвокат, обсудим дела наши невеселые.

Я как-то машинально села напротив, вынула сигареты и зажигалку и чуть толкнула по столу в сторону Кирилла. Он вытащил из пачки сигарету, закурил, блаженно прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула:

— Хорошо… Ну, что расскажете, госпожа Жигульская? Рада, что удалось меня прижучить?

— Я не имею к этому никакого отношения.

— Ну, разумеется. Как же я прокололся, забыл, с кем ты дружбу-то водишь? И дядя твой, козлопас, промолчал.

— Он не знал.

Мельников кивнул, докуривая:

— Ну, ясное дело. Что-что, а врешь ты мастерски. Черный пояс по вранью и красный — по постельным упражнениям.

Я поморщилась:

— Ну, ты уж совсем-то в канализацию не падай.

— Что — не нравится? А привыкай — я теперь долго буду в таком тоне разговаривать, жизнь тюремная заставит.

Он вдруг перегнулся через стол, взял меня за руку и зашептал:

— Варька, ну, ты же вытащишь меня, да? Ты ведь не бросишь меня гнить на нарах, любимая? Ты же потому и пришла, что понимаешь — должна меня вытащить, я не виноват. И тогда все у нас будет хорошо.

Я выдернула руку:

— Хорошо? После всего — будет хорошо? Ты всерьез думаешь, что есть будущее — после того, что я о тебе знаю?

Я встала из-за стола и отошла к стене с окном, расположенным почти под самым потолком, уперлась руками в стену и замолчала. Мельников тоже не произнес ни слова, сидел, откинувшись на спинку. Молчали мы долго, потом он не выдержал, встал и подошел ко мне, уткнулся лицом в волосы и пробормотал:

— Неужели ты не понимаешь, что все это я делал только ради тебя?

— Не говори глупости.

— Это не глупости, Варя. Я хотел положить к твоим ногам мир — как бы банально это ни звучало. Ты единственная женщина, которую я любил.

— Именно поэтому ты столько раз доводил меня до края, из-за которого можно не вернуться? Меня ведь могли убить, неужели ты никогда не задумывался об этом? — Я развернулась и оттолкнула его от себя. — Сядь на место, будь добр. О какой любви ты говоришь? Ты можешь любить только власть и деньги, я всегда это знала, но почему-то наивно верила, что люди меняются. Нет, Кира, я ошиблась. Ты постоянен, как восход солнца, ничто не может тебе препятствовать.

Мельников вдруг захохотал, и я вздрогнула от неожиданности и умолкла. А он, отсмеявшись, взял еще сигарету и сказал:

— Дура ты. Вот не думал, что ты такая неуверенная в себе, Варька. Ты ведь искренне считаешь, что любить тебя невозможно и не за что. И вся твоя карьера блестящая — это просто компенсация. Мол, любви нет — ну, зато карьера взмыла. Никогда не думал, что именно ты будешь этим прикрываться. Я всегда тебя любил, даже когда уехал, каждую секунду думал — что ты, как ты, с кем ты. И всегда знал — что бы ни было, вернусь и заберу тебя у любого. А уж у твоего дирижера — вообще запросто. Да если бы отец меня тогда в Англию не увез — что бы из меня вышло в этой стране? Рядовой адвокатишка?

— Со связями твоего папеньки ты не протирал бы штаны в юридической конторе.