(Не) верные (СИ)

Я же окончательно теряю связь с реальность от прошивающих насквозь ощущений. Голова кружится, и я только и могу, что хвататься за плечи мужчины, сводящего с ума.

Заставляющего думать, что все может быть иначе, что он мог бы помочь. Что он впишется и решит все.

Что заступится. Что он будет вести себя как мужик, как офицер, как защитник.

С ним я бы смогла быть как за каменной стеной и в полной безопасности. Но почему же мы не встретились раньше?

Почему я никогда не видела тебя, мой спецназ?

Это все настолько прекрасно, что я кусаю губу и запрещаю себе плакать, просто чтобы момент не испортить, ведь в затаенных уголках сознания остается мысль, что вариантов у меня нет.

Кончаем мы одновременно и снова без защиты. И снова так, как могут только люди в браке.

Леша мог бы выйти. Он мог бы? Не так?

Но вместо этого лишь сильнее обхватывает меня, пригвождая к месту.

Ягодицы горят, а душа ноет. Я утыкаюсь влажным носом в его шею и позволяю себе сделать то, что, возможно, при других обстоятельствах уж точно не совершила никогда. Слизываю соленый пот и целую за ухом.

Архангельский замирает от моей странной ласки и снова берет меня на руки, все еще находясь во мне. Начинает бить мелкая дрожь.

—Я все решу. Это не обсуждается. Ты остаешься здесь до выяснения всех вопросов. Об этой даче Серый не знает, он против отдыха на природе, так что его сюда затащить не выходило. Здесь ты в полной безопасности. Я прошу тебя не делать глупости. И прошу тебя больше не плакать. Поверь мне, я не прошу никого ни о чем, так что делай скидку и исполняй.

Мне так хочется верить, и вместо тем — так боюсь поверить. Боюсь, что это может стать фатальным. Но весь вид мужчины настолько решительный, что не поверить ему сейчас — совершить преступление.

—Зачем тебе это?

—Я свихнулся на тебе. Иначе уже не смогу. Приворожила, ведьма? — улыбается он зло, а затем целует во вспотевший лоб.

Любая другая на моем месте точно размышляла бы о гигиене, но не я. Мне с ним ничего не стыдно, не страшно и не противно.

—С некоторых пор эта фраза наводит на меня только печальные мысли, спецназ, — без тени улыбки отвечаю ему, укладывая ладонь прямо в область сердца.

Оно стучит размеренно и громко. Как будто никакой физической нагрузки только что у нас не было. Интересно.

—Ну значит будем считать так: я решил, что ты моя, — произносит он, всматриваясь в меня потемневшим взглядом.

Внутри что-то лопается, и теперь я один большой розовый зефир. Грудная клетка впервые наливается чем-то теплым, приятным. Не представляю, что со мной будет, если эти ощущения просто уйдут.

—Я боюсь, что может не получится.

—Херня, у меня все всегда получается. Иначе не устроен.

Уверенность спецназа завораживает, дает надежду, за которую я цепляюсь так сильно, что сводит пальцы в болезненном спазме.

Решаюсь рассказать ему обо всем. И о подозрениях относительно того, что брата могли подставить, и о друзьях отца. И о его самом главном ученике. Все-все как на духу. Мы давно уже сидим во дворе и жарим шашлык, который я жду почти как в детстве ждут Деда Мороза под Новый год.

Все-таки видеть, как мужчина готовит, — это своеобразное наслаждение и совершенно точно моя слабость. Особенно, если он готовит что-то на костре.

И особенно, если это так вкусно, что я могу сожрать собственные пальцы и забываю о наличии приборов на столе. Они точно для слабаков.

Наверное, я вмиг протрезвела за пару часов. И мне впервые хорошо...

Сложно сказать, в какой момент я окончательно понимаю, что теперь будет так, как говорит Леша. Наверное, именно проснувшись утром на его широкой горячей груди. Вмиг мурашки по телу проносятся, а в груди что-то с силой нагревает мое подтаявшее сердце.

Он такой большой и сильный, что я будто бы совсем безоружна и точно повержена от напора и мужественности, что с такой силой исходят от него. Иначе никак…

Своими повадками и манерой общения он начинает напоминать мне отца, да и вообще даже в мелочах он очень на него похож. Я думаю, что они явно были знакомы, но спросить не решусь, наверное. Мне все еще сложно обсуждать настолько болезненные вещи.

Если принять во внимание тот факт, что я совершенно точно не пережила смерть отца, как это сделала мама. Несмотря на сильные чувства к отцу, она переключилась на нас, в то время как мы с братом не смогли переключиться на нее, ведь мать замкнулась. Она стала какой-то очень дорогой куклой, что стоит в магазине на верхней полке.

Без эмоций, чувств и сострадания. В один миг в ней отрубились простые человеческие эмоции.

Осталась дорогая упаковка, поблескивающая от правильно выставленного света в магазине.

Кажется, именно со смертью отца мы с Игорем потеряли еще и мать, привычный уклад жизни, где все вопросы и проблемы, по большей части, оставались вне поля нашего зрения.

А если обдумывать случившееся…

Вчера я не была настолько пьяная, чтобы все забыть, но некоторые моменты явно воспринимались иначе на пьяную голову. И смелее я была в разы. Слишком смелая. И слишком грубая.