Не вошедшие в рай, или Поющие в терновнике

Ночной сторож, невысокий плотный человек, спокойно дремавший в своем неказистом домике, проснулся от того, что по металлической крыше вдруг громко и часто забарабанил дождь.

Он посидел в кресле еще немного, хлопая красными, припухшими глазами, надеясь, что сон придет вновь, но довольно скоро понял, что уснуть не удастся. А поняв это, человек, покряхтывая поднялся, зажег свет и, включив электрическую кофеварку, сварил себе чашку черного кофе. Прихлебывая горячую, тягуче-сладкую жидкость, он лениво пролистывал «Спорт- ревю», изредка бурча себе под нос: « Бессонница, мать ее!»

Периодически человек переставал бормотать, рассматривая таблицы игр, но затем вновь начинал переворачивать глянцевые страницы, продолжая отпускать в адрес своей бессонницы куда менее лестные замечания, чем просто «мать ее!». Допив кофе, он накинул на плечи тяжелый прорезиненный дождевик, повесил на пояс электрический фонарь и, натянув на голову капюшон, вышел на улицу, решив, пока кофеварка справится с очередной порцией кофе, для порядка обойти свои владения. Далеко идти не хотелось, так как холодный дождь оказался не самым приятным спутником. Слушая, как хлюпают под подошвами его сапог лужи, человек, немного отойдя от домика, стал старательно вертеть головой, пытаясь рассмотреть что-нибудь подозрительное в мутном, рассеянном из-за плотных струй дождя свете фонарей, освещавших фабричный двор. Удовлетворенный осмотром, он уже совсем было собрался вернуться в тепло, как заметил вдруг, что в самом дальнем корпусе едва заметно приоткрыты ворота, а в щель между створками пробивается полоска яркого, белого света. «Странно, — подумал он про себя. — Я ведь своими руками все запирал и выключал». В столь поздний час звать на помощь будет некого. Врожденная «смелость» боролась в человеке с чувством долга, а точнее, с боязнью увольнения без выходного пособия и длинной очереди безработных на бирже труда. В результате чувство долга все-таки пересилило, и человек осторожно тронулся вперед. Когда промокший до нитки и продрогший до костей сторож добрался до цели, то просто подошел к воротам, ведущим в цех, и громко рявкнул: — Эй, есть там кто? В ответ не раздалось ни звука. — Ну надо же, неужели сам забыл запереть? — пробормотал он себе под нос и направился внутрь, чтобы погасить свет. Когда же он шагнул через порог, то похолодел от ужаса, ноги его словно приросли к полу, а из горла вырвался хриплый, сдавленный вопль. Буквально в нескольких метрах от входа, аккуратно упакованный в полиэтиленовый прозрачный мешок, до половины заполненный кровью, висел, раскачиваясь на огромном металлическом крюке, обезображенный мужской труп.

Лицо мертвого было перекошено и раздуто, а выкатившиеся из орбит глаза страшно уставились на перепуганного до смерти сторожа. Шею убитого змеей перетягивала тонкая удавка, затянутая узлом под подбородком. Но самым страшным было вовсе не это. На трупе нигде, кроме лица и шеи, не осталось кожи. Какой-то мясник освежевал мертвеца, как корову на бойне. Весь пол, разделочный стол и кафельные стены цеха были забрызганы кровью. Тут же валялись куски плоти и лоскуты кожи.

Сторожа стошнило. Выронив фонарь и забыв обо всем на свете, он повернулся и бросился в сторожку, чтобы вызвать полицию.

*