Не возжелай мне зла

— Беседовал… Скорее, допрашивал.

— Мне очень жаль, если он был с тобой резок, Эмили…

— Кирсти, — перебивает она. — Я же сказала, что меня зовут Кирсти.

— Прости. Девять месяцев я называла тебя Эмили, трудно сразу привыкнуть.

— Вы ведь ничего не забыли? — Она протягивает руку и берет со стола фотографию в рамке. — Вы ведь помните, кто это?

Она поднимает фотографию прямо передо мной, я вижу улыбающихся Сэнди и Тревора, потом перевожу взгляд на серьезное лицо их дочери.

— Да, помню, — говорю я тихим голосом.

Она поворачивает снимок к себе, выражение ее лица на секунду смягчается, она ставит фото обратно на стол.

— В понедельник я навещала твоего папу.

— Знаю. Медсестра мне сказала. Поэтому я и попросила вас приехать.

Жду продолжения, но она молчит. Смотрит на свои ноги, то поджимая, то вытягивая пальцы.

— С чего вы взяли, что мой отец имеет к этому отношение? — наконец спрашивает она.

— Понимаешь… — Я растерянно гляжу в потолок, перед глазами встают кроваво-красные буквы: «Убийца». — Ты же знаешь, что случилось с Робби, знаешь, что кто-то потом забрался к нам в дом и испортил стену ужасной надписью. В полиции меня попросили подумать, кто мог это сделать, я вспомнила прошлое и поняла, что… — Я умолкаю, не уверена, стоит ли продолжать, стоит ли говорить всю правду.

— Ну, дальше, — требует она, подавшись ко мне; лицо ее бледно, сжатые кулачки лежат на коленях.

— Отец рассказывал, как умерла твоя мать?

— Отец никогда не рассказывал о матери. Но он вел дневник. Он вел его с того самого дня, как они поженились, а потом еще пять лет после смерти мамы. Ему было тяжело смириться с ее смертью, а тут еще ребенок… Я была довольно капризной в детстве. — Она замолкает, словно задумывается. — А он был писателем. Вы не знали этого? — (Я качаю головой.) — Печатался в «Эдинбургском курьере». По иронии судьбы в этой же газете публикуют хвалебные статьи о женщине, которая убила его жену.

Она произносит это без малейшей эмоции. Как бы мимоходом, небрежно, мол, в жизни бывают странные совпадения. Но меня от ее слов охватывает ледяной холод.

— От отца меня забрали в десять лет. Училка в школе, которая всюду совала свой длинный нос, сказала, что я подделываю его подпись в дневнике. Обидно, конечно, ведь мы жили нормально. Чаще всего он бывал пьян, но ни разу руку на меня не поднял и не ругался, а я готовила еду, стирала, убирала в доме. — Она очень старается не смотреть на меня. Внимательно разглядывает свои ногти, открывает ящик, достает пилочку. — Но потом до меня добрались чиновники из социальных организаций, колеса завертелись, и было уже не выбраться. Меня забрали у отца, отдали в чужую семью, потом в другую и в третью. Я нигде не могла ужиться, а потом попала к Джон сам, и мне у них понравилось. Хорошие люди. Принимали детей в семью не из-за денег, а потому что верили в добро, верили, что добро всегда возвращается доб ром. Помогли мне поступить в Сандерсоновскую академию.

— Мне очень жаль, Кирсти, — наконец обретаю я дар речи. — Мне очень жаль, что у тебя было такое трудное детство.

— Вы приходили в академию. — Она прекращает работать пилкой для ногтей, пристально смотрит на меня. — Это правда?

Я киваю и добавляю:

— Мне там сказали, из тебя выйдет талантливая актриса.

— Небось эта миссис Твиди навешала вам лапши, мол, пришла такая вся застенчивая и скромная, а ушла знаменитая, весь мир прямо у ног валяется.

— Да, что-то в этом духе.

— Вы так их и не раскусили? — удивляется она. — Они же штампуют своих актрис, у них там конвейер. Игра, исполнение для них — это все. — Бросает пилку на кровать и встает. — Я вам сейчас покажу.

Идет через всю комнату, что-то бормочет себе под нос. Подходит к двери, где на крючке висит плащ, тянется к крючку — мимо, еще раз — получилось, пытается надеть его. Не может попасть в рукава, хихикает, потом вздыхает, громко сопит, по лицу ее пробегает целый спектр самых разнообразных чувств, завершаясь слезливой жалостью к собственной беспомощности. Улавливаю в ее неразборчивом бормотании некоторые слова — «да плевать я хотела», «что за жизнь гребаная», «да пошли они все», потом она швыряет плащ в сторону и шарит руками по комнате, забавно дергая из стороны в сторону головой.

Впечатляет, что и говорить. Это не пародия на пьяного, я вижу перед собой реально пьяного человека. Она на удивление убедительна. И вдруг словно выключатель щелкает — передо мной снова стоит девушка по имени Кирсти.

Возвращается на свое место.

— Эту сценку я показывала на творческом конкурсе при поступлении. — Она делает медленный вдох. — А вот еще.

Молчит. В комнате полная тишина. Я сижу затаив дыхание. Вижу, как нижняя губа ее начинает дрожать, лицо краснеет.