Читаем Не время для человечности полностью

– Насмехайся-насмехайся. Иисус-то знал, что впереди у него пирушки за отцовским столом и возня с котятами посреди райских кущ, так что я не понимаю, в чем его жертва. Любой закрывающий собой амбразуру солдат совершает более смелый и геройский поступок, ведь он делает шаг в неизвестность, меняя почти невозможное, но все же “вечно” тут на вероятное “ничто” нигде. Такое же вероятное, как и “вечно” “там”, но “там” он и так оказался бы, так что это шаг в полную неопределенность. И все равно даже им движут эгоистичные мотивы – если не билет в рай, то вечная память и благодарность спасенных, короткий миг упоения своей жертвой. А кто согласится пожертвовать всем ради ничего? Так, чтобы о поступке никто не узнал, и чтобы сам он не чувствовал себя святым. Никакой награды, даже самой эфемерной. Представь, что тебе предлагают такую сделку: ты умираешь с концами, перестаешь быть абсолютно и бесповоротно, а остальные умирают и попадают в рай, но никто не в курсе, что это твоя заслуга. Ты отдал все и ничего не получил, а они ничего не отдали и получили все. Ты согласишься? Заметь, если ты выбираешь остаться в живых, то у тебя остается точно такой же пятидесятипроцентный шанс на посмертие, как и у других. Выбираешь смерть – никаких шансов.

– Конечно, я бы не стал умирать! Такие условия настолько далеки от справедливости, что…

– Вот видишь. А ведь это ты говорил, что справедливости не существует. Выходит, мы даже не можем вообразить мир, где за добро не платят добром в самом-самом конце. А ведь это концепция самопожертвования в чистом виде.

– Ладно. Вернемся к твоим жалобам. Если не равнодушие тебя так шокирует, то что?

– Лицемерие. Как несчастные люди умудрились создать цивилизацию, построенную одновременно на вере в красоту мира и на призывах к честности? Как мы смогли так ограничить себя, что живем по взаимоисключающим законам?

– Ну, тут два варианта. Или мы просто не хотим, чтобы нам постоянно напоминали о нашей бессмысленности, а честность подразумеваем обычную, бытовую, или не все видят все в черном цвете. В любом случае, верить, что лицемерие нам не нужно – наивно, так что брось это.

– А я не против, не пойми неправильно. Я всего лишь хочу, чтобы никто не лицемерил, называя лицемерие пороком. Это ведь совершенно в твоем духе – отрешиться от возвышенных идеалов и признать низменное единственно верным.

– И ты не понимаешь, почему сложилось так, что одно из важнейших наших качеств де-юре оказалось вне этических рамок, а де-факто – все так же практикуется с молчаливого всеобщего согласия?

– Да. Представь, что ты наблюдаешь веганскую акцию, в ходе которой они идут по улице с транспарантами и выкрикивают лозунги о защите животных, а после акции заходят в ресторан и заказывают мясо. Ты подходишь к ним и спрашиваешь, почему они едят мясо, ведь это поощрение существующей системы эксплуатации животных. Говоришь, что они ведь только что в двадцати метрах отсюда призывали к прекращению поедания мяса, а теперь едят его сами. На что они тебе отвечают, что не едят мясо. Ты указываешь на содержимое их тарелок. Они говорят что там ничего нет, или что там овощное рагу. Это абсурд, это сюрреализм. Это парадокс.

– Тогда смирись – парадокс на то и парадокс, что искусственен и неразрешим.

– Что я говорил про смирение?

– Напомнишь как-нибудь в другой раз. Нам, кажется, пора выходить, потому что место кончается.

– Я так и не сумел придумать внятного завершения.

– А разве это завершение? Вся дорога еще впереди. Пойдем.

Скорый поезд прибыл на станцию “Синегорье” в пять часов двадцать пять минут пополудни. Из последнего вагона вышли двое, один – в сером двубортном пальто, другой – в черной кожаной куртке с причудливыми нашивками. Тот, что в пальто, встряхнул гривой рыжих волос и потянулся, громко хрустнув каждым суставом тела. Его лысый спутник с выражением брезгливости на лице нацепил солнцезащитные очки и закурил, задумчиво глядя на подножия лежащих далеко впереди гор. Вдруг, словно вспомнив о чем-то важном, он округлил глаза и, отвернувшись, торопливо закинул в рот круглую лиловую таблетку. И, знаете ли, сразу почувствовал себя лучше.

Круг второй. Значение лопастей

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне