Не время для нежности

С наслаждением плеснул холодной водицы на шею, потер лицо. Болел глаз. Левая щека и веко распухли до полной потери видимости. Из разбитой губы беспрестанно сочилась кровь. Расправил взъерошенные, пропитанные потом волосы. С момента, как его приволокли сюда, минуло много времени.

Его застали ночью, в постели. Сладкая нега сна рассыпалась тысячами мелких осколков, когда по двору затопали тяжелые сапоги и внизу грубо заговорили. Крикнула что-то встревоженная прислуга — ей ругнулись в ответ. Донесся смачный шлепок и звук лишенного сознания тела рухнувшего на деревянные ящики у ворот.

Отворилась дверь парадной. Застучали ногами громче, уже внутри — поднимались по лестнице. Истошно кричала испуганная Роксана — гувернантка, которую он взял на работу месяца три назад. Иногда она скрашивала его вечера, а бывало и ночи. Но в эту он решил попросту хорошенько выспаться. Видимо — не судьба.

Двухвосткой извернулся под одеялом, соскальзывая с перины. Впрыгнул в штаны и, накинув на плечи рубаху, распахнул окно. Звякнули, разлетаясь, не выдержавшие рывка стекла. Скрипнула позади дверь.

Не оглядываясь, обдираясь об осколки, он шагнул на наклонную крышу пристройки. Босыми ногами бежать по металлу было неудобно, но грохот сапог в ночи существенно ускорял его — тем больше прибавляя сил, чем ближе становилось дребезжание старого железа за спиной.

Обежал печную трубу, прыгнул на скат сарая и едва не сорвался, заскользив под уклон. Ломая ногти, вскарабкался пауком обратно, бросился к проржавелой пожарной лестнице.

Оттуда его и сняли, когда завис на нижней перекладине, — до конюшни было рукой подать. В четыре руки стянули на землю, навешали люлей для острастки. Подняли и повели прочь со двора в чем был, босого. Хорошо, хоть штаны и рубаху набросить успел.

Пытался однажды бежать, так догнали — зажали в замусоренном тупике и долго валяли по дурно пахнущим булыжникам. Без объяснений, молча.

Потом связали руки, накинули на голову заранее заготовленный мешок. И вот он здесь. Еще живой, но уже наполовину труп.

Васер не питал надежд на скорое избавление, смирившись с приготовленной ему судьбой. Не замечая боли в обломанных ногтях, зачерпывал ледяную воду и с наслаждением лил ее на голову.

— Ну, хватит уже, — сказали ему, ногой отодвигая тазик. — Иди, на солнышке погрейся.

Лау сбросил окровавленное тряпье, кривясь от острой боли, пронзающей тело от любого движения, одел грубую толстую рубаху.

— Босиком? — спросил он.

Ему бросили пару истертых туфель. В прошлой жизни — она мерещилась ему не более чем благостным сном — он бы даже не посмотрел на такие. Но поджатые пальцы на сбитых в кровь ногах буквально молили о том, чтобы их поместили хоть в какое-то подобие обуви.

Обулся, постоянно ожидая удара исподтишка — привык. Потом прошел в раскрытую дверь, поднялся по узким ступеням ведущей во двор лестницы. Солнечный свет ослепил его. Пришлось зажмуриться, чтобы не потерять и второй глаз.

Сзади толкнули:

— Не стой как истукан. На лавку иди — просохни. Или насиделся уже? — подозрительно усмехнулись басом.

Лау поплелся к широким щербатым поленьям, поставленным на попа у дома. Осторожно опустился на брошенную меж ними доску.

Челядь на двор старалась лишний раз не соваться. Если и выходил кто из построек, то старался держаться в тени навесов. Землянка, в которой пережидали жаркий день псы, привезенные Выворотнем с далекого севера, была прикрыта. Собаки не терпели яркого южного солнца и выходили на свежий воздух лишь ближе к ночи. У ворот стояла сторожка. Через окно было слышно, как кто-то неспешно рассказывал байку о своих приключениях на болоте: его постоянно перебивали на два голоса — он смачно, с оттягом, ругался в ответ, и словно бы нехотя продолжал рассказ.

Не сбежать: дом обнесен забором в человеческий рост. Если и успеет забраться на кирпичную кладку, через пики ему не перелететь — не птица. Пролезть между ними не получится, хоть и сдал хорошо на нервах. Мимо охраны проскользнуть в ворота?

Никчемная мысль. Для того они там и поставлены, чтобы не впускать и не выпускать кого не велено. Измордуют снова, руки свяжут… Морщась, он коснулся запястий: оставленные грубой веревкой шрамы горели огнем.

Даже если улыбнется ему удача, и случится вырваться за пределы владения — в чем Васер очень сильно сомневался, в теле болела каждая косточка, — куда податься ему? Мог бы укрыться в городских катакомбах, которые излазил, будучи еще мальчишкой, но долго ли там просидит? Питаться сырыми крысами и жуками, медленно превращаясь в кусок гнилой плоти, ему не хотелось — все одно конец предопределен заранее.

И не протянет он там долго. Чего уж таить — приукрасил собственные способности к выживанию. Выследят его твари — и двух дней не пройдет. Это в город, на улицы они мелкими группами выбираются, а там… Навалятся десятком, да сожрут вместе с костями.

Так может лучше здесь, не откладывая?

Поговорить с Лориани, рассказать все, как на духу…

Простит…