Алихан был метрах в двадцати от них, когда рация в руке Кирилла ожила, и голос Аргунова закричал:
– Кирилл, сукин сын! Ты что делаешь,… твою мать? Ты ох…ел?
Ребята из серебряного «лендкрузера», кажется, все-таки умудрились остаться в живых, и теперь они палили откуда-то из кустов в мальчишек Мурада. Огоньки на концах их автоматов были крошечными, как пламя от спичек. Кирилл вдруг вспомнил другой склон, и облитый светом полдень, когда он, вжавшись в верхушку горы, слушал кастаньеты выстрелов, и думал, что его сейчас убьют, – а после этого раздался звонок Джамала. Джамал больше не позвонит.
В тридцати метрах от Кирилла из-за кустов вынырнул журавлиный силуэт в высоких шнурованных берцах и перетянутом ремнем камуфляже, и знакомый командирский голос с металлическим отливом согласных закричал:
– Я жив, Кирилл. А китайчонок мертв!
Кирилл молча, почти в упор, выстрелил в затылок Мураду. Он был уверен, что выстрел вызовет детонацию, но, видимо, концентрация газа в воздухе была еще недостаточно велика, или он скатывался вниз с холма. Кирилл повернулся и увидел, что Булавди стоит, облитый луной и бликами от серебряных труб, метрах в семи, за кучей, и автомат в руках командующего Восточным Фронтом разворачивается к нему дулом. В пятнадцати метрах, чуть ниже по склону, стоял Алихан. Он тоже видел людей, выбегающих из-за кустов.
Лицо Алихана было сосредоточенно-спокойным, как на стрельбище, и «стечкин», который он сжал обеими руками, описывал в ночи безукоризненную сверкающую дугу.
– Алик! Нет! – заорал Кирилл.
Алихан выстрелил. Пуля ударила Булавди в плечо, он пошатнулся и упал на одно колено. Короткая очередь прошла мимо Кирилла, Булавди осклабился и снова поднял автомат. Алихан выстрелил снова. На этот раз пуля толкнула Булавди в спину, он выронил автомат и тут же полез куда-то вбок.
Кирилл бросился к Булавди. Тот уже вытащил из куртки что-то темное, маленькое, слишком маленькое, чтобы взорвать всех вокруг, вполне достаточное, чтобы подорвать самому, но раньше, чем Булавди вытащил чеку, Кирилл зажал его пальцы обеими руками, и они покатились по ночной росистой траве.
Булавди ударил его кулаком в лицо, один раз, и другой, он был невероятно силен, несмотря на две попавшие в него пули, но Кирилл так и не разжал рук. Вокруг них гремели выстрелы и к ним бежали люди, а они катались возле газового водопада, беззвучно скатывавшегося вниз с холма, водопада, который вот-вот должен был превратить все вокруг в одну огромную вакуумную бомбу. Булавди ударил Кирилла коленом, а потом рука его внезапно нырнула вниз, за ножом, и Кирилл, каким-то чудом угадав это движение, не разжимая рук, вцепился зубами ему в запястье.
В следующую секунду чей-то приклад врезал Булавди по голове. Боевик обмяк; сильные руки подхватили Кирилла и потащили его прочь. «Хаттабка», с непотревоженной чекой, покатилась в ночь, и кто-то из бойцов проворно подобрал ее и сунул в карман. Краем глаза Кирилл заметил Алихана. Тот лежал ничком, и Аргунов сидел на нем верхом и крутил руки.
Булавди зашевелился снова, и Кирилл увидел, что над ним, расставив ноги, стоит Джамалудин. В его руках была, казалось, все та же самая СВД, что и год назад на горном склоне у кладбища, и яркая луна делила лицо Джамала на две части: матово-бледный профиль и черные провалы глаз. Джамал что-то неразборчиво закричал и приставил ствол снайперки к слабо копошащемуся боевику. Булавди лежал, запрокинув голову, и на лице его было выражение дикого, неописуемого блаженства.
– Джамал! – закричал Кирилл, – ты обещал!
Джамалудин взвел курок.
Кирилл вырвался, кто-то подставил ему подножку, Кирилл упал и рухнул на колени у ног Джамалудина.
– Не стреляй! Мы все взорвемся!
Джамалудин перевел взгляд. Губы его перекосились, и он изо всей силы ударил Кирилла в зубы горным ботинком. Кирилла отшвырнуло на метр, он снова встал на четвереньки, пополз к Джамалу и обхватил его ногу. Высокий шнурованный ботинок был в грязи и какой-то свежей слизи, и Кирилл прижался головой к этому ботинку и начал его целовать.
– Джамал, – кричал Кирилл, – ты обещал! Ты поклялся Аллахом!
Спустя две недели Кирилл Водров сидел в коридоре РДКБ перед запертой дверью бокса. Он был небрит, и от него ощутимо попахивало, – что было понятно, ибо эти две недели он совсем не следил за собой.