Не ври мне

— Очень. Может, сыграешь что-нибудь для нас? Ты давно этого не делала…

Франческо засунул два пальца себе в рот, изображая рвотный позыв. Отец бросил на него такой суровый взгляд, что брату ничего не оставалось, как поднять руки в знак капитуляции и убежать в мою комнату, которая, очевидно, стала его комнатой, пока меня не было. Вместо букв, составлявших моё имя, теперь на двери висел плакат неизвестной мне панк-группы и табличка, на которой брат написал «Войдёшь и умрёшь».

— Я дал ему разрешение, — грустно объяснил отец, — знаешь, какими бывают подростки. У него всегда так много энергии, и огромное стремление к пространству…

— Ты не должен мне ничего объяснять, папа, — я безмятежно улыбнулась.

Я отсутствовала дома почти одиннадцать месяцев в году, в то время как он и Франчи жили там каждый день. Мне повезло: я могла играть на скрипке и путешествовать по миру, в то время как они никогда не покидали Италию. Даже мама ушла из жизни, так и не увидев ничего, кроме родной страны.

Отец встал и открыл футляр со скрипкой. Отец — рабочий, у него были корявые и грубые пальцы, но я знала, что могу ему доверять. Он положил инструмент на стол передо мной, затем сел обратно и выжидающе уставился на меня. Раньше я никогда не колебалась, но сейчас замешкалась. Я не могла больше ничего сыграть с той ночи, когда Натан покинул меня. При каждой попытке в горле затягивался узел, и я обнаруживала, что не могу дышать.

«Вот почему ты вернулась», — сказала я себе. — «Потому что ты хочешь забыть. И исцелиться».

Мне очень хотелось играть, но, несмотря на это, я опустила руки вниз в молчаливой капитуляции. Скрипка осталась на столе, неподвижная перед моим взглядом. Несколько мгновений ничего не происходило, затем отец встал, подошёл ко мне и крепко обнял.

— Пройдёт, — сказал он просто.

Я хотела верить ему всем сердцем. Очень хотела, но не могла. Несмотря на то что уехала из Парижа, часть меня осталась там, вместе с моей музыкой.

И моим сердцем.

* * *

Дни проходили быстро, никто не решался спросить меня, почему я перестала играть на скрипке и вернулась домой. Каждый вечер, когда отец возвращался, он целовал меня в лоб и спрашивал, как прошёл день. В глубине души я понимала, — на самом деле он хочет знать, что заставило меня вернуться. Проблема была в том, что я не могла ему ответить. Натан ещё оставался открытой раной. Разрыв между нами не был чётким. Он не бросил меня и не сказал, что я ему безразлична. Он любил меня хотя и по-своему, но в конце концов всё равно ушёл.

Я часто задавалась вопросом, что с ним случилось, удалось ли ему найти свою жену, сошлись ли они снова… Было безумием продолжать так мучить себя, но я не могла перестать думать о нём.

Мне потребовалась целая неделя, прежде чем я снова решила прикоснуться к скрипке. Я начала понемногу, решив снова стать самой собой. Играла на ней днём, когда брат уходил на занятия, а отец работал, и только перед открытой партитурой с работающим метрономом, словно делала что-то механическое. Я не могла вложить в игру своё сердце, поскольку у меня его больше не было, но я знала, что шаг за шагом музыка сумеет вернуть мне хотя бы его частичку.

Наступил сочельник — первый, который я проводила дома после четырёх лет выступлений по всему миру. Это было волшебно — ужинать с семьёй и вместе с ними разворачивать подарки под ёлкой. Я нашла один и от Тито: это был билет на концерт, который должен состояться 7 января в Париже. На этот раз без оркестра. Только один музыкант, самый лучший, будет блистать на сцене.

— Ты снова уезжаешь, дорогая? — спросил огорчённый отец. Я проигнорировала Франческо, который притворялся, умирающим от горя, и улыбнулась ему.

— Я в неоплатном долгу перед Стивеном. Именно он аккомпанировал на моём первом сольном концерте, к тому же… — я замялась. Я не была готова и не хотела, но отсрочка не поможет забыть. — Мне пора возвращаться.

— Ты знаешь, что можешь оставаться столько, сколько захочешь.

— Я знаю, папа.

— И ты также знаешь, что можешь рассказать мне всё.

Все понимали, что у меня есть проблема, о которой я не хотела говорить, и моё присутствие дома настоящий побег. Ни о чём меня не спрашивая, они проявили ко мне глубокое уважение. Вот почему я осталась и поклялась себе, в один прекрасный день всё им рассказать. Но не сейчас.

Я крепко обняла отца и поблагодарила с улыбкой.

— Тебе не нужно беспокоиться обо мне, папа.

— О да, — пробормотал Франческо, подбрасывая в воздух арахис и пытаясь поймать орешки ртом, — зная Миранду, тебе лучше беспокоиться о нём, чем о ней.

Отец посмотрел на него с укоризной.

— О ком, о нём?

Я выхватила из рук брата миску с арахисом и взяла щедрую горсть. Хотя я этого не ожидала, он всё понял.

— Машина уедет со мной, — прошипела я.

Франческо побледнел и стал протестовать.

Глава 34

Миранда