Не все были убийцами

“Вчера была премьера. Я две недели пытался достать билеты, а у этого русского мужика был, оказывается, лишний билет, который он отдал мальчишке!” Он подмигнул мне и вышел из палаты.

Через две недели мы опять посетили доктора Коэна. Мартхен снова пожелтела. На этот раз у нее пожелтело все лицо и начались постоянные рвоты. Стоило ей что-нибудь съесть, и через короткое время она, зажимая рукой рот, бежала в туалет. Мать уговорила Мартхен не обращаться к местному врачу, а поехать в больницу к доктору Коэну.

“Немцам нельзя”, - возразила Мартхен.

“Я сама решаю, кто здесь немец”, - усмехнувшись, ответила мать.

Мартхен не хотели пускать в больницу, однако после того, как Коэн лично попросил об этом вахтера, ей пропустили. От меня он знал, кем была для нас Мартхен. Когда я лежал в больнице, по вечерам он часто заходил ко мне в палату, и я рассказывал ему историю нашего бегства от гестапо. В этой истории Марта Шеве занимала особое место.

Нас проводили в приемную, а доктор Коэн вместе с Мартхен ушел в свой кабинет. Осмотр продолжался долго.

“Долго же он ее осматривает!” - сказал я.

Мать кивнула. “Она в надежных руках. Если у нее инфекционная желтуха, нас тоже могут оставить в больнице”.

Наконец двери кабинета открылись.

Из дверей выглянула Мартхен: “Доктор хочет оставить меня здесь. Это невозможно”.

Коэн пригласил нас с матерью к себе. Закрыв дверь кабинета, он объяснил нам - хотя он не имеет права помещать в больницу немцев, он выдаст Мартхен за свою дальнюю родственницу и таким образом возьмет ответственность на себя.

“Что, так плохо?” - спросила мать.

“Думаю, для начала мы на пару дней оставим фрау Шеве здесь. Мне нужно сделать еще несколько обследований, чтобы удостовериться в правильности предварительного диагноза. В следующий раз, когда будете навещать ее, принесите ее зубную щетку и ночную рубашку. Лучше всего сделать это уже сегодня”, - бодрым голосом сказал Коэн.

“Доктор, я хочу знать, нет ли у нее инфекционной желтухи”, - спросила мать, когда сестра увела Мартхен из кабинета.

“Нет”, - ответил Коэн. - “Нет. К сожалению, это не желтуха. У нее рак печени”.

Я увидел, как страшно побледнела мать.

“Проклятье”, - подумал я. - “Мартхен будут оперировать!”

“Сколько ей еще осталось?” - спросила мать. Губы у нее задрожали.

Доктор Коэн спокойно посмотрел на нее. “Самое большее - шесть недель”.

Я просидел у постели Мартхен двадцать шесть дней. Доктор Коэн разрешил мне ночевать поблизости от ее палаты. Я был готов ночевать даже в чулане, где хранился инвентарь для уборки помещения.

“Если ты не будешь капризничать, я могу поместить тебя в палату на двух человек. Твоим соседом будет тяжелобольной американец. По-немецки он совсем не говорит”.

Я был согласен на все. Я сидел у постели Мартхен, передвигал капельницу, когда Мартхен хотела переменить положение, По ночам я почти не спал - моего соседа-американца мучили постоянные кошмары, и прибегавшая дежурная сестра должна была его успокаивать. За ночь это повторялось несколько раз, однако у доктора Коэна я научился постоянной приветливости. На Мартхен это оказывало благотворное действие. Я не отходил от нее, и матери не удавалось уговорить меня вернуться домой хотя бы на пару часов. Из палаты я выходил только на время медицинских и гигиенических процедур. Несколько раз доктор Коэн выслушивал меня и проверял мое горло. Я был здоров.

В один из дней Мартхен узнала, что должна скоро умереть. Она восприняла это почти с удивлением.

“Я об этом совсем не думала. Мне это и в голову не приходило”, - сказала она, взяв меня за руку. - “Тогда мне лучше пойти домой”.

Но она была настолько слаба, что даже не могла сама подняться, когда сестра поправляла ей постель.

О своей смерти она говорила совершенно спокойно. “Знаешь, моей сестре умирать было гораздо труднее. Я часто об этом думаю. Нацисты даже к смерти относились без уважения”.

Я держал ее руку и пытался подавить охватившее меня волнение. “Если ты заревешь”, - говорил я себе, - “ты убьешь ее”.

Я положил голову на подушку рядом с ее головой. “В таком положении ей не будет видно моего лица, если я не смогу сдержаться”, - подумал я.

Свободной рукой Мартхен дотронулась до меня. Ее нос стал особенно длинным и тонким, на истаявшем лице светились огромные глаза.

“Когда умираешь, надо постараться избавиться от страха”, - сказала Мартхен за несколько дней до смерти. - “А когда освободишься от страха и успокоишься, сможешь по-настоящему насладиться этим ощущением. Нужно только, чтобы боли не было”.

“А тебе больно?” - спросил я.

“Нет, почти не больно. Я вполне довольна. Ты в твои тринадцать лет думаешь о смерти?”

“Иногда”.

“В твоем возрасте я никогда не думала о смерти. Наверное, это было ошибкой. Ведь когда-нибудь мы все должны умереть. Где же разница между тринадцатью и пятьюдесятью шестью годами?”

“Нет никакой разницы”.