Не все мы умрем

Чувство неловкости возникало у нее с каждым годом все реже и реже. Ведь неловкость можно испытывать лишь по отношению к нормальному человеку, а с такими она последнее время почти не общалась, исключением была семья. Но это особая часть ее жизни. От своей деятельности — работой она это никогда не называла — семью она старалась дистанцировать. Дома весьма отдаленно представляли, чем она занимается, как и сколько зарабатывает. Она говорила, что работает референтом. Ей верили, потому что не видели всех денег.

Подхватив поднос, Евгения направилась к Таечке. У них так было заведено: не секретарша поила директора чаем, а наоборот, и по одной простой причине: у Таи заваренный чай и вкусом и цветом напоминал древесные опилки, ошпаренные кипятком. И никакие уроки ей не помогали. Барсуков в конце концов извелся и отстал от девушки. И если ему был нужен чай, он звонил Евгении, но поднос в кабинет президента вносила секретарша, как и положено.

— Ой! — Тая зажмурилась в предвкушении удовольствия. — Миндальные. Мои любимые. — Одной рукой она схватила пирожное, а другой разливала чай. — Я могу их есть без конца. — Девушка надкусила и тут же проглотила кусочек.

— Нравится — ешь.

— А ты что?

— Я чай попью. Есть что-то не хочется.

— Знаешь, — Таечка замялась, — я посоветоваться с тобой хочу.

Евгения удивилась. С девушкой у нее были хорошие отношения, но отнюдь не доверительные. По одной простой причине: Таечка долгое время не могла поверить, что Евгения ей не соперница.

Секретарша замечала, какие взгляды порой бросал на директора президент. Похотливые. И сделала из этого неправильный вывод. А когда поняла, что Евгения на эти взгляды ноль внимания, время было упущено, и близкие отношения между ними не состоялись.

— Я беременна, — призналась девушка, поглощая пирожное одно за другим. — Он пока не знает. Оставлять или нет?

— Нет.

— Почему? — робко спросила она.

— Потому что он женат и у него двое детей.

По лицу девушки Евгения видела, что это для нее не аргумент. Говорить ли дальше? Говорить. Если Тая попробует шантажировать шефа, он ее просто выгонит. Это в самом лучшем случае. О худшем Евгения предпочитала не думать. Возможность худшего варианта вытекала из того, что шеф хоть и с высшим образованием, и Шекспира читает на языке оригинала, но под следствием был, Бутырку видел, поэтому наболевшие вопросы решать умеет не только на словах, но и на деле, как господин Мокрухтин. Да и сам этот господин тоже не с неба свалился, а по старым связям, по наработанным каналам его достали. И достал его Барсуков. Следовательно, и связи и каналы до сих пор действуют.

— Его брак есть не что иное, как удачное вложение капитала. Поэтому он свою жену ради тебя и твоего ребенка не бросит. Ты ему ничего не можешь дать, кроме того, что он и так имеет.

Тая опустила глаза и тяжело вздохнула. Евгения сказала то, что подозревала и она. От того, что их мысли были созвучны, девушке стало особенно больно.

— Даже не думай! Какой у тебя срок?

— Четырнадцать недель. — У девушки на глазах выступили слезы. — Поздно уже.

— Я тебе помогу. Только не пробуй его шантажировать. Из этого ничего не выйдет. Если тебя устраивает твоя работа здесь, зарплата, то не делай глупостей. Соберешься замуж — уходи отсюда. Иначе в один прекрасный день можешь лишиться и мужа, и ребенка, и жизни.

— А ты?

— Я другое дело.

— Почему? — Таечка не успела спросить. Заработал селектор. Голос шефа просил директора зайти к нему.

— Слезы вытри, — на ходу бросила Евгения и скрылась за дверью.

Мокрухтин сидел неестественно прямо в кожаном кресле и поглаживал его, а перед ним на стене висел портрет Бенджамина Франклина со стодолларовой купюры; клиент смотрел на него не отрываясь и видел уже не лицо на портрете, а зеленое обрамление с английскими словами о достоинстве купюры и улыбался.

— Евгения Юрьевна, — тоже улыбаясь во весь рот, сказал Барсуков, — примите, пожалуйста, у Федора Степановича.

Федор Степанович вздрогнул и потянулся к дипломату.

Глава вторая

Как только Мокрухтин покинул кабинет, Евгения встала:

— Еду на встречу с Иваном.

— Добро, — все еще довольно улыбаясь, кивнул Барсуков. — Назначаем на завтра?

— Посмотрим, — обернулась она. — Как сложится. — И вышла.

Мокрухтин спиной стоял у выхода, ему отмечали пропуск. Евгения свернула на черную лестницу и оказалась во дворе, где ожидала ее «Ока» с тонированными стеклами. Сквозь узоры чугунной решетки Евгения следила, как он направился к запасному выходу особняка шахматной федерации, выходящему своим фасадом на Гоголевский бульвар. Пока Мокрухтин не вошел в здание, она ждала в машине с включенным двигателем. И только потом медленно тронулась вслед. Выехав на бульвар, она застала его на выходе из шахматного клуба. Пройдя особняк насквозь, Мокрухтин появился перед своими охранниками, поспешно вылезшими из джипа «Чероки» навстречу хозяину.