Не все

— Хочу дать тебе послушать запись со спектакля «Аида» в Большом театре мне это раздобыли в архивах Радиофонда.

Это была запись 50-х годов спектакля с блестящим составом: Мелик-Пашаев, Лисициан, Вишневская, Анджапаридзе. Галина надела на меня наушники и удалилась. Я просидела почти два часа как завороженная. Особенно меня потрясло то, что запись была живая, не для диска, без купюр. Как она пела! Надо это услышать, чтобы понять. Когда, прослушав, мы с Галиной сели ужинать, как обычно, погруженные в мягкую тишину и приглушенный свет ее парижской столовой, она посмотрела на меня лукаво и как-то грустно:

— Ну?! Обалдела? Кто сейчас так поет в Большом? Я сама не представляла даже, что могла так петь! Славе тут сказала: «Сядь, пожалуйста, найди полчаса, сядь и послушай певицу, которую ты раньше часто слушал и очень редко слышал!»

Я понимаю, насколько ей было сложно принять решение об отъезде. Она поступила, как может поступить только великая женщина, не думая о том, что приносит жертву. Она не высчитывала. Просто видела, что ее гениальный муж находится в России в творческой резервации, становится жалким, лишен элементарной работы. Видела, как его не пускают на сцену, отчуждают от музыки, от оркестра, начинают травить. Она поняла — надо действовать.

Вишневская оставила сцену в самом расцвете: «Никто никогда не вспомнит моего творческого заката». На Западе многие иностранцы, не видевшие ее в Большом театре, воспринимали первым делом его — как гения, жертву тоталитарного режима и борца за права человека. А она стала просто «мадам Ростропович». Для такой артистки и певицы, как Вишневская, это было непросто, но она выдержала все с огромным достоинством. Мало кто знает, что первые контракты на Западе и первые заработанные там деньги были ее. Уже потом развернулась его грандиозная концертная и дирижерская деятельность. У меня к Галине Павловне необыкновенная любовь, почитание и в чем-то преклонение. Она человек вовсе не княжеских кровей. Но у нее железная воля, и в ней есть то, что называется «порода». Она невозможно, царственно красива. Глаза изумрудные.

С Ростроповичем у меня связан замечательный эпизод. Он наконец решился приехать к нам на фестиваль в Кольмар, причем выступил там совершенно бесплатно. Помню, после «Хованщины», которой он дирижировал в Большом театре, на приеме он расчувствовался, обнял нас и говорит:

— Ребятки, я вас так люблю. Черт с вами, приеду я в этот ваш Кольмар.

Мы думали, сгоряча пообещал и забыл. А он никогда ничего не забывает. Через неделю мы встретились в Париже:

— Я вас жду завтра в восемь утра. Посмотрим планы, поймем, какой день у меня свободен.

Энергия у него совершенно необыкновенная. Недавно признался:

— Стал стареть, мне теперь для того, чтобы хорошо себя чувствовать, нужно хотя бы часа три ночью поспать. Раньше я мог вообще не спать ночами. Я ловлю кайф, когда наступает утро, солнце вот-вот взойдет, а у меня постель неразобранная — это значит, что пока все спали, я прожил эти часы — успел позаниматься, почитать, что-то написать.

Росторопович может до трех ночи пребывать в обществе, а в восемь утра встретить вас — свежий, в рубашечке с жилеточкой, дающий интервью. Его жизнь рассчитана по минутам. В голове — компьютер. В кабинете — полнейший бардак, в котором он один может разобраться. В эту святая святых он никого не пускает. И чемоданы свои он собирает только сам. На специальных подставках стоят три раскрытых чемодана — в Америку, Японию и, предположим, Лондон. Во время разговора с вами он встает, вспоминает что-то, бежит, достает пару галстуков, партитуры, закидывает это все в один из чемоданов. Потом возвращается. Вскоре снова вспоминает, что надо добавить в другой чемодан.

Итак, Ростропович приехал в Кольмар на двое суток. Все настолько перед ним благоговели, что боялись к нему подойти. Ехал он на машине с тогдашним послом России во Франции Юрием Алексеевичем Рыжовым, замечательным нашим другом. Торжественно вернул мне билет, который мы ему выслали:

— Видишь, я вам сэкономил на билете.

Позвонила Лена — отцу срочно нужно для страховки сделать анализ крови. В семь утра я, договорившись в лаборатории, поехала с ним. Хозяин медицинской лаборатории приоделся, привел жену в полном макияже, детей, дымились горячие булочки и кофе. Медсестра на нервной почве никак не могла попасть в вену.

— Лапуля, ты меня коли, не бойся.

Они попросили его прислать диск, Ростропович взял адрес и прислал! Он не забывает мелочей. И дарит такое тепло, что люди сразу начинают считать его своим другом и называть Славой. После концерта, когда спрашивают, где найти Славу, Галина часто шутит: «Идите на звук поцелуев».

После анализа крови он попросил меня отвезти его куда-нибудь постричься. Молоденькая заспанная парикмахерша его не узнала. Я сидела рядом, наслаждаясь историями, которыми он фонтанирует. К сожалению, ни одну не могу припомнить, осталось только ощущение неземного счастья. Она быстро его постригла, взяла с нас 78 франков, денег у Славы не было, заплатила я, но он потом всунул мне их со словами: