Мне так сильно хотелось его увидеть. Но еще больше, невыносимо сильно, мне хотелось, чтобы Мими могла снова это сделать.
Вдруг сердце заколотилось как бешеное. Впервые со дня смерти Мими в мое сознание ворвалось чувство, которое привело меня к мысли: я знаю, что делать, – и часть тумана рассеялась. Я хорошо знала это чувство. И мне его очень не хватало.
Ана уже почти задремала, когда я запрыгнула на нее сверху и порывисто обняла.
– Спасибо, – с чувством прошептала я ей в ухо.
– За что? – Она зевнула и потрепала меня по плечу.
– Что нашла меня. – Я вскочила на ноги и схватила свою доску. – Мне надо бежать. Давай потом увидимся.
– Только не ныряй больше в море, балда, – крикнула она мне вслед, но я слышала в ее голосе нотки веселья.
Я мчалась домой, и вода, капая, стекала у меня с волос и с одежды. Пробегая мимо площади, я чуть притормозила. Золотая черепаха так и стояла на своем постаменте рядом с памятной скамейкой Мими. Я потрогала и то, и другое на удачу.
– Роза! – хором крикнули
Но я не остановилась. Я без остановки домчалась до дома и распахнула дверь. Мама подняла голову: она сидела за столом, и раскрытая музыкальная шкатулка перед ней играла мелодию.
– Мы едем на Кубу! – объявила я, и шкатулка со стуком захлопнулась. – И берем Мими с собой.
Глава 34
– Что?! – воскликнули все хором.
В тот же день, ближе к вечеру, у нас в гостиной сидели Ана, миссис Пенья и Малкольм. Мама вместе с Пенни отошли к окну, давая мне возможность побыть со своей здешней «семьей».
– Мы с мамой завтра летим на Кубу, – повторила я.
Ана наклонилась вперед:
– Боже мой, Роза, так ты просто пыталась туда уплыть!
– Что? Нет, конечно. Ну, может, в метафорическом смысле.
Ана повернулась к своей матери:
– Может, поговоришь с ней? У тебя есть паспорт? Мы должны поехать с ними!
– Тебе надо ходить в школу, – возразила та. Она устремила взор на мою мать: – Ты правда поедешь?
Мама кивнула. Было такое чувство, словно они говорят о чем-то своем, непонятном окружающим. Когда они находились в нашем возрасте, даже помыслить о том, чтобы отправиться на Кубу, было нельзя.
– Я ничего не понимаю, – сказал Малкольм, уперев руки в бока. – Почему ты едешь так внезапно? И на сколько? У тебя еще три недели занятий, и… – Тут вдруг на него снизошло озарение, и он опустил руки: – Мими.
Ее имя повисло в воздухе. Здесь, в комнате, где все пропитано ею, вспоминать ее – все равно что произносить молитву.
– Всего на несколько дней. Честное слово, я пропущу всего пару заданий.
Он вздохнул, ласково и внимательно посмотрев на меня:
– Роза, это же последний семестр. Я беспокоюсь о другом, да и тебе тоже стоило бы.
Открылась дверь, и ворвался Дэн в рабочей форме.
– Да, знаю, я опоздал, но введите меня в курс дела.
– Роза едет на Кубу, – сказал Малкольм.
Дэн ухмыльнулся:
– Ну наконец-то!
Следующим утром, еще до рассвета, я положила на кухонный стол наши авиабилеты и свою сумку. В ней был мой блокнот и записная книжка Мими. Мне хотелось взять с собой все ее вещи, но эти оказались наиболее важными. С осторожностью я завернула урну Мими в один из ее шелковых шарфов. На кухне было так тихо – ни звона браслетов, ни шарканья ее домашних тапочек. Больше нет ни мыла из перечной мяты, ни воскресных благовоний из шалфея. Окошко в прачечной теперь было закрыто – не знаю, откроется ли оно когда-нибудь снова.
Оставалось одно последнее прощание.
Алекс сидел на корме своей лодки с чашкой кофе и смотрел, как я иду по пристани в его сторону. Солнце еще вставало в небе цвета розового лимонада, и в бухте по большей части было тихо. Дойдя до лодки, я обратила внимание на все новые принадлежности Алекса, разложенные по палубе. Он готовился к большому путешествию. Я сунула руки в карманы, боясь подходить слишком близко. «Видишь, я его отпускаю, – хотелось закричать мне. – Пусть с ним все будет хорошо».
– Я уезжаю на Кубу, – сказала я.
Он смотрел на веревку, которую крутил в руках.
– Да,
– Боже, ну они и неугомонные. – Я обернулась через плечо. – На самом деле у нас нет четкого плана, – призналась я. – Когда ты вдруг понимаешь, как быстро все может закончиться, это иногда приводит к принятию импульсивных решений. А потом мы просто пришли к выводу, что не будем от них отказываться.
Я улыбнулась, но моя улыбка исчезла с ближайшим порывом ветра. Мне хотелось сказать что-нибудь значительное, какие-то важные слова, чтобы он знал, как много для меня значили те события, что мы пережили вместе. Сейчас моим внутренним топливом были скорбь и сомнение, но, посмотрев на него, я вспомнила, как радостно смеялась в лицо ветру и верила в то, что все возможно.