Не выпускайте чудовищ из шкафа

И вправду коварный. Вот щетка черничника, голого по зиме, с редкими сухими листочками и прилипшими комками снега.

Вот камень.

И вот обрыв. Кипящее море там, внизу. Оно ярится, наскакивая на берег. Гремит. Бросает клочья драной пены, как кружева.

- Эй ты, - Зима хлопнула по бедру и пожаловалась. – Все имя никак не придумывается. Хотя ей оно не особо надобно. Но ведь положено.

- Положено. И на учет ставить.

Она поморщилась.

- Поставлю, - а потом достала из кармана тряпку и сунула под нос твари. – Ищи… ищи этот запах.

Тряпка была бурой.

Кровь?

И где её Зима взяла, спрашивать не след. Бекшеев и не будет. Он стоял над обрывом, опираясь на трость. Сизое небо.

Тучи клочьями.

Море там, внизу. Грохот волн. Холод. Пока не такой, чтобы мучительный, но тянет шапку надеть. Ему её дали вместе с курткой, вязаную, черную.

Нелепую.

- Ищи, - Зима оттолкнула тварь и та завертелась, точно пытаясь поймать собственный хвост. – Давай. Кругом идти… кругом!

- Думаете, поймет?

- А куда она денется, - тряпка исчезла в кармане. – Тут и вправду… красиво. Спокойно. Было… я на берегу люблю, правда, обычно там, у города… хотя тут куда ни пойди, а рядом берег. Раньше вроде как остров был побольше. Некоторые полагают, что едва ли не в два раза, а море вот поднимается. Или он опускается. Ничего в этом не смыслю.

Тварь описала полукруг и отошла.

И еще один.

И третий. Она двигалась неспешно, и тонкий нос её шевелился, вбирая запахи. Столько дней прошло, сумеет ли найти хоть что-нибудь?

- Почему именно Дальний? – поинтересовался Бекшеев.

Вопрос был личным. И в корне неправильным.

- В Петербурге сыро. И… Одинцов не рассказывал?

- Мы не настолько хорошо знакомы, чтобы обсуждать подобные вещи.

- А насколько?

- Было время, я консультировал полицию. Пару раз. По его просьбе. Ну а потом… потом он помог мне выбраться. Кстати, именно он предложил перевод. Сказал, что дар – отдельно…

- А мозги – отдельно, - закончила она.

- Извините, если лезу не в свое.

- А перестанешь?

- Постараюсь, - честно сказал Бекшеев. – Но не уверен, что получится.

- А ты? Почему Дальний. И почему Одинцов считает, что ты свихнулся?

- А он так считает?

- Не уверена, что теперь. Но сказал, чтоб была поосторожней. Ты одержим. Чем?

- Статистической ошибкой, - говорить над морем легко.

И дышать тоже.

И холод этот, он остается снаружи. Старая куртка неплохо держит тепло, как и свитер, и эти вот чужие носки из собачьей шерсти. Сказать кому из старых знакомых, так не поверят.

И к лучшему оно.

Бекшеев сделал глубокий вдох, и показалось, что этот, солено-горький сырой воздух, проникая внутрь тела, выдавливает оттуда что-то, болезненное, гнилое. Дымы Петербурга? Собственные страхи? Что-то кроме?

Не важно.

Зверь почти исчез, но Зима стоит. Рядом. А ведь тот, кто убил, почему он просто не сбросил Мишку? Тут ведь толчка хватит, если к краю подвести.

Или…

Убийство действительно было спонтанным. Он просто не успел просчитать последствия.

- Так что за ошибка-то? – она явно не отличалась терпением.

Княжна Одинцова.

Скандальный брак, потому что война войной и всякое случается, но это же не значит, что можно нарушать законы высшего света? А Одинцов нарушил. И она тоже. Но она вряд ли вовсе догадывалась о существовании тех душных законов. Одинцов же… поверил, что все изменится?

Или не подумал?

Бекшеев заставил себя выдохнуть.

- После… инсульта дар мне заблокировали.

А глаза у неё цвета здешнего моря.

- Скажем так. Сперва я мало что понимал. Честно говоря, и вспоминать не люблю, и вспоминать особо нечего… первое время вообще прогнозов не давали. Что выживу, это да, было ясно. А дальше… останусь ли парализован? Частично парализован? Сохранится ли речь? В целом разум? Насколько он поврежден.

Страх.

Вот что он испытывал тогда, когда действие лекарств ослабевало. Всепоглощающий страх, который лишь усиливался, когда приходила Наденька. Она старалась быть хорошей женой, но тоже боялась. И понять её можно было, но от её страха чувство неправильности беспомощности становилось оглушающим.

- Восстановление было долгим. Хуже всего, что я не знал, чем заняться. Оказалось вдруг, что сам по себе, без дара, я на диво бесполезен.

Взгляд.

И жалости в нем нет. Хорошо.

- Я пытался читать… когда разрешили. Не сразу. Сперва читала Наденька. Моя жена. Но её тяготило это.

Да и не только чтение.

Она ведь на другое надеялась, когда принимала предложение. А тут вот… ни детей, ни светской жизни, но постаревший раньше времени зануда, прикованный к кровати.

- Справедливости ради, у меня тоже изрядно испортился характер. Меня раздражало почти все. Яркий свет. Музыка, когда она пыталась играть для меня. Сплетни, которые мне пересказывали. Иногда я не выдерживал, и… бывал резок.

Надо будет написать письмо.

Или позвонить?

Позже. Потом. Когда он наберется смелости. Но письмо – надо.

Извиниться за все.

- Она отвечала… мы ссорились.

- Поэтому разводитесь?