И чтобы агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени, —
Скорее защити и охрани.
Скорее! Ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли.
ГРУСТЬ МОЯ, ТОСКА МОЯ
Шёл я, брёл я, наступал то с пятки, то с носка.
Чувствую — дышу и хорошею.
Вдруг тоска — змеиная зелёная тоска —
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я её и знать не знал, меняя города,
А она мне шепчет: «Как ждала я…»
Как теперь? Куда теперь? Зачем, да и когда
Сам связался с нею, не желая?
Одному идти — куда ни шло, — ещё могу,
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу,
С виду прост, а изнутри — коварен.
Я не клевещу: подобно вредному клещу
Впился сам в себя, трясу за плечи.
Сам себя бичую я и сам себя хлещу,
Так что — никаких противоречий.
Одари, судьба! Или за деньги отоварь!
Буду дань платить тебе до гроба!
Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь, —
До чего же живучая, хвороба.
Поутру не пикнет, как бичами ни бичуй,
Ночью — бац! — со мной на боковую.
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй!
Гадом буду, я не приревную.
ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ В. ВЫСОЦКОГО[2]
И снизу лёд, и сверху — маюсь между.
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно — всплыть и не терять надежду,
А там — за дело, в ожиданье виз.
Лёд надо мною, — надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Всё помня — даже старые стихи.
Мне меньше полувека — сорок с лишним,
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.