Не взывай к справедливости Господа

– Отдохни, давай! – пряча глаза за козырьком форменной фуражки, говорил начальник. – Как получишь разрешение на частную деятельность, – жду! Открывай пункт приёма металлолома. Что переплавим, что прокуём, вот и материал для поделок готовый. Давай! А то меня дела грёбаные ждут! Давай! – Начальник пожал руку и быстро скрылся за железными воротами охранной зоны.

Начальник, по всему видать, был человек деловой: действительно, нет ничего лучше и прибыльней чем приём чермета. Металл сам в руки даётся. По оврагам да по полям неоглядным столько его бесхозного валяется, что можно загрузить им не только вагранку, а и целый мартен. Кое-где ещё с советских времён забытые трактора и сеялки в землю вросли и корни пустили. Собирай – не хочу! Народ от безработицы мается. Определи настоящую цену, так праздный, вечно жаждущий народ, тебя с головой всякими железяками завалит.

Дело со всех сторон выгодное. На зоне рабочих рук уйма. Бронепоезд для грядущей революции выковать – раз плюнуть, или ракету, чтобы до Марса дотянуться, там тоже, говорят жизнь, какая-никакая есть.

Думай, Кирилл Семёнович, думай, голова у тебя не только для шапки…

«Пятьсот тысяч – тоже деньги. Арендую за городом соток десять земли, сарайку поставлю, колючкой огорожу – вот и готов приёмный пункт. Объявление в газете дам. На первых порах денег хватит. Как-нибудь обойдусь, и пойдёт дело, если хорошо его обозначить – «Пункт приёма металла им. Дзержинского». Или – нет, лучше – Вторчермет «Тяж». При регистрации спросят – почему название такое? Скажу: «Аббревиатура, блин! «ТяЖ» – Тяжёлая Жизнь».

…Домой ехал налегке.

На пыльном большаке попутка подхватила. Шофёр – малый лихой, баранку одним, окольцованным голубоватой татуировкой пальцем, придерживает, смеётся:

– Я – говорит, – здесь тоже чалился! Дояром меня «кум» пристроил. Он молоком ноги мыл, экзема у него была. Ведро молока приволоку, а он меня чифирчиком угостит. Вместе чифирили. Лафа!

Кирилл вспомнил про своего бригадира. Его тоже Лафой звали-кликали. Ау! Где они стёжки дорожки? Да когда это и было? В другой жизни.

Чтобы поддержать разговор подкинул, как в костёр головешку:

– Кум у тебя что, тоже здесь обитал?

Малый посмотрел на него, как на неразумного:

– «Кум» – это начальник отряда! Прохвост, падла! Обещал досрочку. «Я – говорит, маляву на тебя положительную напишу, – мухой вылетишь!» А я от звонка до звонка четыре года коровам сиськи рвал. До сих пор, как увижу тёлку грудастую, так руки сами под кофточку тянутся. Так и женился на одной такой. Барахлом торгует. Вот тачку купила, за хороший удой… Ты сам-то откуда!

– Да всё оттуда! – неопределённо, качнув головой, сказал Кирилл.

– А, чего ж тогда про «кума» спрашиваешь? Фраер что ли?

Кирилл промолчал.

– Ну-ну! – И снова, надавив на педаль газа, закрутил баранку.

Не ехали, а летели…

Почему-то малый всё норовил завернуть просёлочными путями, по раскисшему мокрому снегу.

– Я, – говорит, – здесь вырастал, как купырь возле буераков энтих. С закрытыми глазами могу. Хочешь, попробую?

– Не, наверное, не надо! – У Назарова промелькнула одна догадка, на счёт этой «тачки».

Но парень был весёлый и кудрявый к тому же…

Незаметно докатили до города, завивая колёсами клубы липкого чернозёма на этих стёжках-дорожках.

Остановились возле дачных домиков у парка «Дружбы».

– Держи краба! – протянул малый узкую, сухощавую, испещрённую наколками руку. Мне здесь, за поворотом. Хаза у меня там…

Кирилл подержал «краба»:

– Может, в город заедем?

– Не, мне тут! – и захлопнул дверцу.

3

За это время ничего не изменилось в жизни дома: всё те же старушки на лавочке:

– Кирилл Семёнович, здравствуйте! С возвращеньицем! А мы-то, дуры, думали, тебя в тюрьму посадили… Приходил к тебе какой-то старичок чудной, спрашивал…Мы говорим, – в тюрьме он, горемышный! Старичок не поверил. Покачал головой и ушёл… Может командировка у тебя была? А мы, неразумные, старичка божьего напугали…

– Там! – буркнул неопределённо Назаров, взбегая на площадку по лестнице.

Повозился с ключом, распахнул дверь и быстро нырнул в квартиру, опасаясь лишних расспросов.

Застоялый воздух отдавал чем-то утробным, прогорклым.

Осмотрелся. Открыл окно в улицу, где шумела неспокойная весенняя жизнь, и присел на диван.

Взгляд упал на толстенный том Библии на журнальном столике.

Испоганили, ментяры позорные, священную Книгу! Страницы повырезали, сволочи! Ничего лучшего не придумали!

Кирилл взял Библию в руки. Открыл тёмно-зелёную, тиснёную мелким маковым зерном обложку. Все листы оказались целы. Невероятно!

Там где лежал пакет с «дурью» страницы срослись. Фокус какой-то! Подменили. Втюрили, как последнему лоху вещдок, чернокнижники!

Полистал. Всё на месте. Отложил.

Рядом, облокотясь на вазу, наклонилась чёрная, просмоленная временем и копотью доска с изображением лагерного Христа, привезённая им когда-то из Сибири.

Хорошая икона. Метафора и образ соединились в ней в одно целое… Надо повесить в передний угол… Нехорошо иконе стоять вот так, по-сиротски…