Не забудьте выключить телевизор

— Реальность — это то, что можно ощутить, — нерешительно возразил Русинский. — Вот стол. Я могу его потрогать. Правда, я сейчас не уверен, что это я все ощущаю.

— Твое тело, которое ты привык ощущать, находится очень далеко отсюда, и сейчас над ним висит капельница. А то, что ты щупаешь своими пальцами — из того же материала, что и сны. Сейчас ты — голое эго и немного ментальности. Находка для психиатров. Поверь, стоит мне сделать неосторожный выдох — и все твое офигительное «я», с которым ты так носишься, развалится как старый тапок.

Русинский вспомнил, что из одежды на нем только строгие семейные трусы и старые тапки с торчащими пальцами.

Русинский нахмурился.

— Не понял. Если нет никакого меня, то кому воевать за правое дело?

— Тут видишь в чем стратегия, — продолжил Михаил. — Если есть правое, то есть и неправое, и наоборот. Но суть в том, что это одно и то же. Из головы. Нет ни того, ни другого, и перестань думать об этом.

— Постойте, — запротестовал Русинский. — Вот я разговаривал с одним. Он у нас на полставки работает. Этот, как его… Информатор. Но человек он набожный. И говорит, что он от веры не отходит, потому что служит светлому началу, сдавая органам все дьявольское. Не знаю, может, он прав, ведь если не будет одного, то где возьмется другое? Уберем милицию — что останется? Урки. А они свое государство устроят, будь здоров.

— И все начнется снова, — согласился Михаил. — Одни урки станут правильными, другие — нет. Причем никаких расхождений по понятиям может не случиться. Просто жадность. Власть. И все опять по кругу. В семнадцатом — что было? Все это в голове, а больше нигде этого нету. Затянись покрепче, если не понял.

Русинского передернуло.

— Может быть, я повторяюсь, — продолжал ангел, — но дело не столько в войне, сколько в ее иллюзорном, условном наличии. То есть мы один хрен победим, но необстреляные души в раю быть не могут. Викинги это понимали. Правда, выразили эту мысль несколько по-солдатски… Война закаляет. Война — это осознанность. Если, конечно, ты не подросток, которого забрили и отправили в Афган, и он находится будто во сне. И не как мент, которого бросили в горячую точку, а он думает только о пенсии и жене да детях. Нет, воевать должны воины. Свободные люди. Вообще, война — естественное состояние этого иллюзорного мира, но не в смысле тупого убийства. Нет, настоящая война всегда освободительная. Когда ты рубишь не других людей, а свои привязанности. Короче. Ты должен понять одну вещь: необходимость этой войны и ее относительность. Это — одно.

Русинский был честным и упертым человеком. Он молча посмотрел на свои наливающиеся телесным цветом руки, на миг подумав, что кончики пальцев или вся эфирная кожа сейчас покроется кровью по локти, но кровь не появлялась, и Русинский скучно произнес:

— Извините. Я понимаю: несчастный мент-расстрига вдруг попал к такому генералу, как вы, и присутствует на личной, так сказать, задушевной беседе. Но, я не вижу смысла в войне, финал которой предрешен. Победный финал, я имею в виду. Я выхожу из этой игры. Но клянусь, больше всего на свете я хочу это понять.

— У тебя был проблеск, — заметил ангел. — Ты поймешь. Не трогай ум — и все станет на свои места. А пока — держи. Это твое.

С этими словами он вынул из ножен и протянул Русинскому свой меч. Русинский крепко сжал рукоятку. Горячая волна прошла по его жилам.

Затем Михаил подхватил планшетку, извлек один лист и убедившись в чем-то, произнес:

— А теперь погляди вот сюда.

СЛУЖУ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ

23. IV.1986. 2:30 м.в.

В ординаторской Второй городской поликлиники Малкутска находились пять живых существ: реаниматолог Танатов; санитары Коля и Фома — юноши со значительными признаками вырождения на лице — и медсестра Людочка, девушка со всеми достоинствами. Людочка сидела на коленях у доктора. Танатов с нежностью поглаживал бок черной костистой кошки, примостившейся на коленях у Людочки. Кошка спала. Господа играли в покер. Людочка не играла, но принимала самое живое участие в перипетиях картежной войны.

Из магнитофона «Весна», шипя и булькая, раздавался уркаганский матерок, положенный на струны. Доктор проигрывал, уже достигнув той черты, за которой исчезает последний шанс подняться в Асгард карточных героев. Однако доктор был бодр, чем тайно озадачивал санитаров.

— Однако вы проигрываете, сударь, — сочувственно вздохнула Леночка.

— Зато ему в любви везет, — пробурчал Фома.

Доктор спокойно заметил:

— Я не играю в карты. Я играю в жизнь.

Чувствуя сомнение в играющих, он пояснил:

— Мы все играем в жизнь. Это все — символы. Каббала, одним словом.

Доктор положил свои карты на стол рубашками наружу и достал шесть карт из колоды отбоя и сказал:

— О’кей. Объясняю… Это — черви. Так? — он показал карту присутствующим. — А это — пики. Что в них общего? Форма?

Колян хмыкнул:

— Это только у ментов форма одинаковая.

— Не гони, — с удовольствием, явно обрадованный возможностью блеснуть знанием дела, возразил Фома. — Погоны-то разные!

— На зоне тоже форма есть, — сказал Колян.