Не забывай меня, любимый!

Когда Мери, крадучись, пересекала тёмный двор с перегородившей его телегой, которую ещё днём, готовясь к отъезду, выкатили из сарая, на крыльце её ждала встревоженная Настя.

– Это что такое? Это ещё что такое?! – грозным шёпотом вопросила она, приступая к растерявшейся Мери. – Где тебя, бесстыжая, по ночам носит, мало нам одной несчастной?!. Ты что это вздумала, девочка?! Ничему-то вы, дуры, не учитесь, храбрые больно до поры до времени! Сейчас же в дом, спать, завтра чуть свет ехать, а она!.. Где тебя носило?!

– За… заблудилась, – глупо соврала Мери, с отчаянием чувствуя, что краснеет.

– Другому кому бреши, – отрезала Настя, шагая с крыльца и пропуская Мери впереди себя. И уже в спину едва слышно спросила: – Девочка, ну… что – он?.. Где?

– Завтра придёт, не беспокойся, – так же тихо, не оглядываясь, ответила Мери. И поспешно юркнула в темноту дома, слыша, как тихо заплакала, без сил опускаясь на доски крыльца, Настя.

* * *

Ночью Копчёнка складывала вещи. Впрочем, это сейчас торопливо делали все женщины табора, убившие день на беготню вокруг Дины и Дарьи, пересуды, слёзы и причитания. Но ехать-то назавтра всё-таки было надо: молча сопящие и злые, как черти, цыгане ещё днём выкатили телеги, обновили сбруи, осмотрели и накормили коней, и цыганкам волей-неволей пришлось управляться со своими делами поздней ночью. Так же, как другие, суетилась сейчас и Юлька, носясь по тесной бане со своим добром и увязывая его в узлы. Мардо, сидевший на крыльце, от нечего делать наблюдал за копошением жены и удивлялся: откуда у неё столько барахла? Гляди ж ты, даже самоваром своим разжилась, а посуды-то, подушек, и зеркало в деревянной резной рамке!.. Не теряла, видать, времени без него. Золото, а не цыганка, в который раз спокойно и безразлично подумал он. Какого только чёрта в этом таборе корни пустила? Давно б к своим уехала, мужика бы путёвого нашла, счастлива была…

– А это-то тебе зачем? – с недоумением спросил он, глядя, как жена волочит в телегу деревянную раскрашенную статуэтку Пресвятой Девы с отбитым стрельчатым нимбом вокруг головы. – Поперёк телеги встанет колом – ничего другого не положишь… Где взяла-то?

– Гаджэ выбросили, когда польскую церковь разносили, – тихо отозвалась Юлька, останавливаясь на крыльце со статуэткой в руках и пристально глядя на неё. – Жалко бросить, красивая же… Да и грешно, всё ж-ки Масхари… Оставить здесь?

– Тьфу, мне-то что… Твой хлам, делай как знаешь, – Митька отвернулся. Задумавшись, он не сразу заметил, что жена всё стоит рядом и о чём-то негромко спрашивает его. Копчёнке пришлось повторить ещё раз, прежде чем Мардо, нахмурившись, оглянулся.

– Чего тебе?

– Я спрашиваю – отчего ты с Динкой-то не уехал?

Он медленно, всем телом повернулся к жене. Юлька смотрела на него спокойно, без гнева, без упрёка. Митька вдруг подумал: понятное дело, она ещё утром всё поняла…

– Отчего ты с ней не уехал? – Юлька села рядом, аккуратно приставив Божью Матерь к стене бани, и Митьке поневоле пришлось подвинуться на тесном крыльце. – Ты ведь её как жену хотел взять. Что ж не вышло?

– Ты почём знаешь, дура, чего я хотел?!. – огрызнулся он, удивляясь её безмятежности. Задумала что-то, чёртова баба? Или поиграть хочет?

– Чего ж тут не знать, – отозвалась она. Лунный свет заиграл на подвеске Юлькиной серьги, лизнул лицо, сделав его на мгновение большеглазым, тонким, красивым. – Я же с самого начала поняла. Ещё в Москве, когда ты к Дмитриевым комиссаром пришёл вместе с этими… Ты её увидел – и больше ничего не видел.

Митька молчал. Ничего не говорила и Юлька, машинально поглаживая пальцами растрескавшийся нимб Святой Девы. Луна ушла. Ветер налетел на растрёпанные черные вётлы, зашумел в их ветвях. С соседнего двора донёсся надсадный рёв младенца, сердитый голос его матери, звон опрокинутого ведра. Где-то на другом конце слободы вяло брехнула собака, хлопнула дверь. В доме зажглось и тут же погасло окно. Снова наступила тишина, которую нарушал лишь шум ветра в ветвях деревьев.

– Слушай, что ты здесь, в таборе, делаешь? – сквозь зубы спросил Митька, глядя на ходящие ходуном кроны вётел. – Ну что? Ехала бы к чёртовой матери отсюда…

– Не поеду, – вдруг с сердцем отозвалась Юлька. – Не поеду. Не дождёшься. Сам ехай. Вот что ТЫ здесь делаешь – ей-богу, понять нельзя.

– Поговори мне ещё!.. – привстал он.

Юлька обернулась, с интересом посмотрев на него, и Мардо вдруг увидел, что жена ни капли не испугана.

– Скажите, застращал козла капустой… – хмыкнула она. – Я тебе не Динка городская. Тронь только – враз без обоих глаз оставлю. Чтоб со мной такое сотворить, что ты с ней сделал, меня четверым держать бы надо, а пятому – рот затыкать.

Митька молчал. Он не испугался, но при этом видел, что жена не шутит. Через минуту Мардо всё же проворчал:

– Совсем расцыганилась без мужика-то? Говоришь, как гаджи…