Не забывай меня, любимый!

Зураб был настолько ошеломлён, что молча, по-солдатски, развернулся и поспешил на своё место за столом. Товарищи встретили поручика дружным смехом, уверенные, что тот пытался строить куры плясунье и получил афронт. Но цыгане, видевшие, что княжна говорила с гостем на незнакомом языке, смотрели на неё во все глаза. Та, не замечая этих взглядов, быстро-быстро шептала что-то сидящей рядом Дине. Она слушала, кивала, пристально смотрела на поручика, и на её лице в конце концов появилась лукавая улыбка.

Вскоре Дина в сопровождении двух гитаристов «пошла по столикам», исполняя возле каждого романс или песню. Народу в ресторане, к радости цыган, прибавилось, и у стола молодых офицеров певица оказалась не сразу. Зураб Дадешкелиани, весь вечер пребывавший в состоянии тревожной задумчивости и не сводивший глаз с кузины, сидящей посреди цыганского хора с чрезвычайно довольным видом, даже не сразу заметил склонившуюся к нему молодую цыганку.

– Что мне спеть для вас, ваше благородие?

Зураб вздрогнул, поднял голову. Прямо в лицо ему смотрели огромные серые глаза. Светлые глаза на тёмном, резком и строгом лице.

– Что вам спеть? – повторила Дина. – Я знаю все романсы, даже новые!

– Спойте, пожалуйста, «Белую акацию»! – смеясь, попросил один из офицеров.

Дина вопросительно посмотрела на Дадешкелиани. Тот, пожав плечами, кивнул, но глаз от цыганки уже не отводил. Та улыбнулась, кивнула гитаристам и тихо-тихо начала:

Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал и молчали дома…
Белой акации гроздья душистые
Ночь напролёт нас сводили с ума.

Весь первый куплет Дина пела «поверх голоса», чуть слышно, но сидящие за столами люди оборачивались к ней один за другим. Цыгане посматривали на певицу с беспокойством: они знали, что романс этот Дина выучила лишь два дня назад и невероятно мучилась с дыханием и верхними нотами, которые должны были улетать в запредельную высь прямо с густых и страстных нижних, без всякого перехода. Опытные певицы советовали Дине «погодить», и та с некоторой досадой была вынуждена согласиться. Но не отказываться же петь сейчас, когда брат Меришки сидит перед ней и смотрит в упор своими тёмными глазами, такими спокойными и внимательными, такими взрослыми, словно ему не двадцать два года, как говорила Мери, а много, много больше… «Где он был, что знал, что видел, отчего у него такие глаза?» – неожиданно подумала Дина. И вдруг поняла, что сама не заметила, как, когда взяла одну за другой все мучительные, опасные ноты, что они уже позади, что романс – кончается… Как же это вышло?.. Но думать не было времени.

В час, когда ветер бушует неистовый,
С новою силою чувствую я:
Белой акации гроздья душистые
Невозвратимы… как юность моя…

Дина закончила на звенящей, горькой, чуть слышной ноте, не понимая, отчего всё так дрожит внутри, словно хочется плакать, ведь она спела прекрасно, в сто раз лучше, чем дома, и теперь ни одна из завистниц не осмелится сказать, что у Динки верхние ноты – «как кошке хвост отдавили»… Кажется, брат Меришки поблагодарил её за романс… Кажется, она что-то ему ответила… Дина не слышала собственного голоса, не могла отвернуться от тёмных, без зрачка, мужских глаз напротив. Он тоже смотрел на неё, не отрывая взгляда, – и Дина испугалась. Из последних сил девушка заставила себя опустить ресницы; слава богу, очень кстати офицеры начали высказывать свои восторги, и тот, кто просил исполнить романс, протянул ей ассигнацию. Дина не глядя передала деньги брату, поблагодарила механически, словно заводная игрушка, чуть не забыв поклониться. Нужно было уже отходить к другому столу – и только сейчас она вспомнила о своей миссии и, наклонившись к Зурабу, вполголоса, быстро сказала ему несколько слов.

– Дадешкелиани! Вот счастливчик, всегда ему везёт! И нам, и нам скажите что-нибудь! – наперебой начали уговаривать Дину смеющиеся офицеры, но она отделалась улыбкой и быстро пошла к соседнему столу. В эту же минуту княжна Мери осторожно поднялась и проскользнула мимо хора за бархатную занавеску – прочь из зала.

Минутой позже дверь крошечной «актёрской» за большим залом открылась, и внутрь быстрыми шагами вошёл поручик Дадешкелиани. Мери, стоящая у окна, обернулась и с тихим визгом прыгнула ему на шею.

– Зурико! Зурико! Ва-а-а-ах, почему ты не писал… Почему ты не писал, где ты был, бессовестный, мы с мамой чуть с ума не сошли, мы чего только не думали!

– Я не писал? Я не писал?! – неловко оправдывался тот. – Мери, я только и делал, что писал! Вам обеим, в Тифлис, а вы, оказывается, здесь, в Москве!

– Да! И мама тебе сотню раз писала об этом! Мы поехали сюда, потому что дела стали совсем плохи, и мамино наследство, и революция, и… Но почему ты здесь?!