Не загоняйте убийцу в угол

Казалось, солнце вот-вот выглянет над площадью. Люди прогуливались взад-вперед по замкнутому квадрату колоннады, заглядывали в расположенные тут лавочки, то и дело останавливаясь поболтать, – в общем, вели себя с непринужденностью, свойственной всем на отдыхе. Толпа текла медленно, неспешно, но народу было так много, что все вокруг бурлило, переливалось красками и шумело. Знакомые громко приветствовали друг друга; владельцы бакалейной, мясной и скобяной лавочек, ресторана, кафе, газетного ларька, стоя в дверях своих заведений, болтали с кем-нибудь из гуляющих или перекидывались шутками между собой. В центре площади, сбившись в стайки, играли дети постарше, а малыши издали внимательно наблюдали за ними. Вдоль колонн по всему периметру площади густо росли платаны, переплетая аккуратно подрезанные ветви; на скамейках под деревьями сидели женщины, не спускавшие глаз со своего потомства. Вся площадь с прилегающими домами напоминала театральные подмостки, на которых идет пьеса о местных нравах, – персонажи беззаботно и непринужденно передвигались по сцене. И представление это, без сомнения, устроили в честь солнца, появившегося в полдень на небе.

Карлос сидел на площади, на террасе бара, где они обычно собирались для аперитивов, и рассеянно просматривал газету. Просвет между тучами увеличился, из-за них проглянуло окруженное ореолом солнце. Уже пятый день подряд на Сан-Педро опускалась влажная жара, поэтому не было человека, который не говорил бы о погоде. Говорили о засухе, об антициклонах, о том, что местные жители, естественно, не могли припомнить такого жаркого лета. И, конечно, пляжи забиты народом, а в выходные из ближайших городков еще понаедут целыми семьями стосковавшиеся по морю люди – в воздухе повиснут их громкие крики, повсюду запахнет ромштексами и омлетом с картошкой вперемешку с прибрежным песком. Об этом с раздражением думал Карлос Састре, листая газету и поджидая Кармен Валье.

Сосредоточиться на газете не получалось: он то разворачивал ее, то складывал и рассеянно клал на колени. Допрос у судьи де Марко был сухим и официальным. Официальный тон казался Карл осу в порядке вещей, но сухость его беспокоила. Конечно, они были едва знакомы, но все равно, она могла разговаривать с ним как с человеком своего круга. Кроме того, Карлос понимал, что во время допроса он иногда старался оправдаться, словно хотел отвести от себя подозрения. Любое событие или факт, самое пустяковое, напоминавшее ему, что убийцу кто-то ищет, заставляли Карлоса снова и снова убеждать самого себя, что улик против него нет. Сейчас Карлоса мучительно преследовала мысль, что во всей этой истории было одно уязвимое место: раз в полной безопасности он почувствует себя только тогда, когда убийцу найдут, а этого, к несчастью, быть не может, поскольку следствие зайдет в тупик и никогда не назовет сколько-нибудь вероятного подозреваемого – не имея возможности выйти на него, они вместе с тем не выйдут ни на кого другого, – значит, угроза будет висеть над ним всегда. От этого ощущения зыбкости никуда не деться, надо готовиться жить с ним, потому что дело никогда не закроют окончательно и бесповоротно, если только судьба не выкинет какой-нибудь фокус или если вину самым поразительным образом не свалят на другого. Нет, дело не закроют, и это будет его крест, даже если удастся обо всем забыть.

А если эта бесконечная зыбкость его положения и была местью судьи за свою смерть? Судьи, на которого за какие-то четыре дня выплеснулась ненависть, копившаяся в душе Карлоса всю жизнь? И теперь ему придется заплатить за это и лишиться покоя до конца своих дней? Что ж, Карлос готов был согласиться на такую расплату; хотя, будь у него больше времени и возможность выбора, он хотел бы назвать судье Медине свое имя, когда тот корчился в смертных муках, отправить его в преисподнюю с крепко-накрепко привязанным за спиной грузом страшного откровения – это с лихвой вознаградило бы Карлоса за все.