Не жалею, не зову, не плачу...

Дождался я часа своего торжества, заявились мы, соколы, на вечер к нашим

девушкам…

И всё не так, как мечталось. Неуловимое что-то ушло. Детство мое ушло, розовые

представления. Пижона Феликса я больше не вспоминал, и в авиашколе его не видел,

может быть, отправили в первоначалку или уже на фронт, или, вполне возможно, к

маме домой, были и такие герои. Вот он, зал 13-й школы, вот он я в форме курсанта,

погоны с голубым полем и золотым галуном, серебристые крылышки, белоснежный

подворотничок, ремень с бляхой. Я танцевал с Лилей, с Машей, с Ниной. «Ах, Ваня, как

тебе идёт военная форма, ты рожден быть офицером». Мы вместе пели «Лети, мой друг

высоко, лети, мой красный сокол, чтоб было больше счастья на земле», потом

«Офицерский вальс»: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая

ваша рука…»

Но что-то ушло, непонятно что. Всё-таки счастье – это движение, а не достижение.

Лиля подарила мне талисман, голубого плюшевого медвежонка, сама сшила.

Покрышкин берет с собой в истребитель «Аэрокобра» живого медвежонка, сибиряки

ему привезли на фронт.

Ребята тосковали по дому, особенно сельские, некоторые тайком плакали. Мне

помогло школьное военное дело, усвоенная уже привычка повиноваться уставу, помог

военрук Кравец. Кстати, осенью мы с ним встретились. Наш взвод возвращался из бани

по улице Логвиненко, я шёл сбоку, как и положено, и вижу краем глаза, кто-то на

тротуаре остановился в военной форме и смотрит пристально и придирчиво, вот-вот

разорётся: как идёте? Кто командир взвода? Смотрю – так это же наш Кравец! Я подал

команду: «Взвод, строевым! Р-равнение направо!» – Рубанули мимо него строевым, и

он взял под козырёк, не понимая, в чем дело, он не узнал меня. И когда я подбежал, он

обрадовался, разулыбался своим перекошенным лицом, обнял меня как родного, даже

глаза заблестели. На погоны мои посмотрел с сожалением, но ни слова не сказал о

царице полей и пригласил меня в школу, приходи, расскажешь ребятам, как служится, я

позвоню вашему начальнику, он даст увольнительную. Я откозырял и побежал догонять

свой взвод. Надо сказать, офицеры тогда исполняли службу не только в училище, в

расположении части, – везде! Вышел в увольнительную – смотри в оба, не зевай, успей

каждому козырнуть и только посмей пуговицу на вороте расстегнуть даже при жаре 33

градуса. Или идем по улице, устали, строй растянули, тут же найдётся на тротуаре вояка

с костылем и давай орать во всю ивановскую: «Вы как идете, бабы рязанские?! Задние

па-адтянись! Подобрать пузо! Правофланговый, не тяни ногу!» Будет орать и костерить,

пока мы не выполним все его команды или не скроемся из его поля зрения. Вся страна

была единой воинской частью. Если бы офицеру военного времени показать

нынешнюю картинку – идет по улице солдат в обнимку с девицей, ворот у него до пупа

расстегнут, пилотка засунута за ремень, походка как у таксы, да еще хавает эскимо на

палочке, и оно соплей падает ему на сапог, что сделал бы офицер с таким бойцом? Ни-

че-го. Не успел бы даже рта раскрыть, его бы кондрашка хватил на месте.

Мы занимались чем угодно, только не лётной службой, – ходили на сельхозработы,

разгружали моторы на станции Пишпек и хотели, конечно, летать. Школа имела три

лётно-учебных пункта в разных местах. Неподалеку от Фрунзе, в Васильевке, была

наиболее уважаемая эскадрилья, похуже – возле Алма-Аты на 70-м разъезде, и совсем

плохая в Отаре – «особая тюрьма авиационных работников». Месяца через два мы

прибыли под Алма-Ату и 1 декабря 1944 года приняли присягу. В ней были слова:

«Пусть меня покарает священный гнев и презрение народа, если я нарушу эту

клятву…» Я её нарушил потом. 10 декабря нам объявили, что весь взвод направляется в

город Чирчик под Ташкентом, в Сталинские лагеря, в училище штурманов. Война

перешла рубежи нашей родины, освобождены Бухарест, Варшава, Будапешт, Белград.

Теперь Красной Армии требуется авиация дальнего действия.

Школы штурманов назывались по-разному. В Челябинске, например, школы

летнабов – летчиков-наблюдателей. Ничего себе наблюдатели, лупят из пулемёта со

скоростью 1800 выстрелов в минуту и сбрасывают бомбовый груз до 4-х тонн. Наша

авиашкола называлась точнее: Ташкентская военная авиационная школа стрелков-

бомбардиров, ТВАШс/б. Мы обязаны не только стрелять и бомбить, но, прежде всего,

вести самолёт по определённому курсу и наводить на цель. Главная фигура в авиации –

штурман, и хотя командиром экипажа является пилот, он ничего не делает без команды

штурмана. Здесь мы сразу начали учиться. Воздушная навигация, бомбометание,

стрельба, связь, моторы, аэрофотосъёмка. Начальником школы был генерал-майор

Душкин, Герой Советского Союза, лучший бомбардир страны, на меньшего мы не

согласны. Он с одного захода развалил надвое немецкий крейсер на Балтике – положил