Не жди, когда уснут боги

Федоров достал гитару, пробежал пальцами по струнам, склонив низко голову и прислушиваясь к звукам. В памяти, лишь отдельной фразой, мотивом, настроением, всплывали многие песни, связанные с горами. Но та, что была нужна именно сейчас, долго не находилась. Федоров с терпеливою верой ждал ее, как ждут друга, который может задержаться по каким-то срочным делам, но вовсе не прийти не может. И он дождался. А дождавшись, запел тихим, все более твердеющим голосом:

Корона, Корона, Корона,
Пути к тебе не заказаны,
Под вечным смежным покровом
Мой ближний и дальний азимут.

А метелью дней мне душу жжет,
Сложены года, как эшафот.
Белая веревка на стене,
Как ручей, молчащий по весне.

Гляжу на тебя, о Корона,
Глаза туманом полощутся,
Мне только бы с места тронуть,
А там доберусь хоть ощупью.

Порою бываем мы грубы,
Мечты даны, чтоб сбываться,
Ступени рубить ледорубом,
Чтоб выше взойти и сорваться.

Не думай, Корона, про робость,
Как будто твое веление,
Твои предпочту я пропасти
Дряхлению на коленях.

Но метелью дней все замело,
Стынет птица — ранена в крыло.
Говорят, любовь всегда слепа,
Среди скал ушла моя тропа,
Без меня ушла моя тропа.

Почувствовав на себе взгляд. Федоров оглянулся. Лена стояла у порога, прижавшись спиной к двери, и смотрела на него с грустью и недоумением. Она давно уже не смотрела на него так. Чаще всего лицо ее выражало то самое благожелательное спокойствие, от которого полшага до безразличия.

— Что с тобой? — помолчав, спросила она. — Ты сегодня какой-то странный. Даже поешь… С чего бы это, а?

— На моем месте любой бы запел или запил, — ответил он.

— Неприятности?

— Кругом.

— Если на работе, то, причем тут горы? К ним, по-моему, тебя уж давно не тянет.

— По-твоему… А вот Холмогоров поставил ультиматум: или я немедленно отправлюсь в горы, чтобы подтвердить якобы свою способность к восхождению, или в нашем КБ наступит полнейший развал.

— Но мы же едем на море!

— Море подождет.

— Тогда я поеду одна! — В ее голосе он уловил скорее вызов, нежели укор. И обрадовался:

— Конечно, поезжай. Отпуск большой, может, я тоже успею.

— Но ведь тебе в горы идти не с кем. Я-то знаю. Не с кем! Прежних друзей порастерял, а новые… Для застолья они еще сгодятся, но для гор — нет, жидковаты.

Ее горячность удивила Федорова. И обидела. Мы сами стараемся не задумываться над тем, как разрушаются наши некогда прочные связи с людьми, почему мы теряем своих старых друзей, с которыми, казалось, ничто не в состоянии нас разлучить. Если же нам напоминают об этом, мы восстаем всей душой — но не против потерь, ибо они очевидны, а против того, кто заявил о них прямо, без обиняков.

— Слушай, — сказал Федоров раздраженно, — оставь меня в покое. Со своими друзьями я и без тебя разберусь. Вечно ты стараешься чем-нибудь мне досадить.

— Глупый, я ведь жалеючи. Хоть намного проще, когда ты такой обкатанный, как морская галька. Можно на кухню послать, можно в магазин.

— Что тебе от меня надо? — вскипел он. — И так все разваливается.

Лена невозмутимо повела плечом:

— Я просто констатирую. Сначала в горы идти не с кем, потом…

— Перестань! — Когда чувства накалены, решение приходит быстрее. — Завтра я ухожу. — И неожиданно для самого себя добавил: — Все заранее договорено, Жорка меня ждет у самой Короны. Надо собираться. Давай-ка займись делом.

На секунду он даже опешил, приняв это решение. Но ощущение сдавленности, какой-то неясной внутренней тесноты исчезло, будто выдуло ветром скопившийся в ущелье туман. И Федоров глянул на жену с веселой усмешкой. И превосходством. И заспешил к рюкзаку. Ничего, думал он, перебирая альпинистское снаряжение, как-нибудь догоню Жорку, не может он уйти слишком далеко, только поднажать придется, сто потов сгоню, а догоню.

Лена продолжала стоять у двери, щеки ее закраснелись, а по губам блуждала не то смущенная, не то блаженная улыбка, словно ее уличили в давней ошибке и она рада, что уличили.

ОТЕЦ ПОРЯДКА

— Хочешь, я тебе, Федор Кузьмич, одну историю расскажу? Да не торопись, успеешь, никуда твои дела не сбегут.