Не жди, когда уснут боги

— И все-таки насчет отчества я несогласный, — возразил Чередниченко, качая черной кудрявой головой. — Какая от него строгость? Вот подсобник, твой… ваш тезка, завозился с инструментом, я как гаркну на него: «Колька, тудыт твою растудыт»! — он мгновенно зашустрит, сделает как надо. А начни я его по отчеству величать, будет расхаживать, как купец на ярмарке. Нет, я несогласный.

Вокруг дружно и одобрительно загоготали.

— А никто и не спрашивает вашего согласия, Федор Лукич, — холодно произнес Ануфриев. — Надеюсь, обойдемся без дискуссий. — И заключил: — У меня все, товарищи.

Даже когда вышли из кабинета, еще недавно прокопченного от табачного дыма, а нынче с табличкой на бронзовой подставке: «Прошу не курить!», недоумение не рассеялось. Кто-то хмыкнул, кто-то насупился, кто-то махнул рукой, дескать, не такое переживали, но определенного мнения никто не высказал. Впрочем, было ли оно тогда, мнение-то?

Григорию хотелось поглубже разобраться в том, что было ему поручено. Вокруг норм и расценок часто ведутся баталии, промахнуться здесь пара пустяков, и уж лучше сразу посмотреть, как это делается на крупных предприятиях, чем самому брести наощупь и в довершение дров наломать.

С тем он и зашел к Ануфриеву. Прежде они договаривались о вещах посложнее, нежели командировка на какой-то завод. На сей же раз, едва Григорий заикнулся о своих планах, Николай жестом прервал его. Да, в принципе все это так, он тоже считает, что надо ездить, вникать, учиться, но только не сейчас. В цехе наметились перемены, пора освежить моральный климат, и ему, начальнику цеха, не обойтись без поддержки таких знающих людей, как Панкратов. Кстати, если уж кому и гоняться за чужим опытом, так только не ему. Своего с избытком.

Григорий поначалу чуть было не взорвался, настолько вздорным ему все это показалось, но постепенно спокойные увещевания, будто снотворное, сыграли свою роль, он расслабился, разок зевнул даже и не возмутился отказом.

Возмущение пришло позже, когда он остался наедине с собой. Ничего неотложного в цехе нет, чего Ануфриев хитрит?

Григорий снова помчался к начальнику цеха, спорил, доказывал, шумел, но все без толку. Гнев, как в песок, уходил в общие, малозначимые ответы.

Оставался единственный шанс — обратиться к Симонову. И Григорий использовал этот шанс.

…Помороковав над обсчетом нарядов, Григорий на правился было к Ануфриеву, чтобы рассказать о встрече с директором, но тут к нему заглянул Чередниченко, потом еще кто-то, он замотался, да так и не смог выбрать время. Ну, ладно, решил, в следующий раз.

А после смены — цеховое собрание. Не успел Григорий оглянуться, уже Ануфриев слово берет. Обрисовал положение в цехе, толково и коротко обрисовал, а потом — на тебе:

— Инициативы у нас маловато. Пока не подтолкнешь — никто не пошевелится. В чем дело, товарищи? Или соображать мы стали туго, или тишь да гладь, да божья благодать везде у нас? За все время, что меня начальником назначили, один Панкратов обеспокоился, как бы подучиться и работать получше. Прекрасное беспокойство, я вам скажу. Посоветовались мы с руководством завода и решили направить его на стажировку. Конечно, многим это в новинку: обмен опытом раньше проводился лишь среди тех, кто стоит у станка или не посредственно руководит производственным процессом. Но пора шагать шире. Все мы в равной степени отвечаем за успех дела, и потому требовательность к самому себе должна у нас постоянно расти.

— Ну, и чешет! — восхитился сидящий рядом с Григорием рыжеватый парень из чередниченковской бригады, все лицо которого было покрыто веселым роем веснушек. — А когда мастером работал, одними прибаутками отделывался. Верно, говорят: язык с должностью растет.

— Если б так, тебя смело можно в замы к нему двигать, — пошутил Григорий.

— Точно! — загоготал рыжеватый. — А что, я не прочь! Хоть сейчас.

Соседи шумнули на него, и он притих, только изредка весело косился в сторону Григория.

Из цеха они вышли вместе, Ануфриев и Панкратов. Заводской двор гудел голосами; полысевшие по осени деревья помахивали ветками на теплом ветру; где-то возле кузнечного цеха нетерпеливо сигналил грузовик, дожидаясь разгрузки.

Молчание нарушил Ануфриев.

— Видишь, какой я тебе сюрприз приготовил, — сказал он, коснувшись пальцами локтя Григория. — Сознайся, что не ожидал, наверное, рот от удивления раскрыл. Еле-еле мне удалось пробить. Командировка считай уже в кармане.

— Я редко чему удивляюсь, — усмехнулся Григорий. Его уже заранее угнетал затеянный Ануфриевым разговор. Зачем пыжиться и выдавать чье-то указание за собственную добродетель? Или он его дурачит?

— Рановато сдаешься, — продолжал Ануфриев с улыбкой. — Вместе со способностью удивляться мы теряем истинную молодость — духа и тела.

— Все это ерунда! — резко заявил Григорий, хотя до сего момента так не думал. — Надо разделять удивление и возмущение. Удивляться можно лишь неожиданно выпавшей радости, а тем, что внезапно портит настроение, жизнь, я привык возмущаться.