Не зови меня больше в Рим

Дело, которым поручили заниматься мне с моим помощником, младшим инспектором Гарсоном, было возобновлено по настоянию вдовы убитого. Она встретилась с судьей Хуаном Му́ро, человеком опытным и, как о нем говорили, никогда не выпускавшим расследование из-под своего контроля до самого конца. Вдова убедила его, что надо вновь заняться преступлением, случившимся в 2008 году, то есть пять лет назад. Ее муж Адольфо Сигуан, хозяин текстильной фабрики семидесяти с лишним лет, был убит при обстоятельствах, прямо скажем, малопристойных. Тело обнаружили в снятой Сигуаном квартире, куда он привел проститутку самого низкого пошиба, правда, совсем молоденькую. Подозрение пало на ее сутенера, но и этот последний через несколько месяцев был убит в Марбелье. И хотя улики против сутенера выглядели более чем убедительно, следствие зашло в тупик, так как предполагаемый убийца Сигуана по понятной причине уже не мог рассказать, что же там случилось. Проститутка какое-то время отсидела в тюрьме за соучастие в убийстве, хотя доказательства ее вины были шаткими, а потом история эта словно сама собой растворилась в воздухе – за прошедшие месяцы и годы. И вот теперь нам с Гарсоном достался в наследство этот пятилетней давности труп, который, надо полагать, успел безропотно смириться со своей участью.

Мой беспечный помощник был очень доволен, так как, по его словам, ему еще никогда не доводилось заниматься таким давнишним преступлением, а получить новый сыскной опыт в его годы – очень даже полезно.

– Я еще вот что скажу вам, инспектор… – пояснил он. – Любой новый опыт, хоть на службе, хоть в личной жизни, должен почитаться в моем возрасте за редкую удачу, за дар, то есть, небес. К примеру, только вчера я в первый раз попробовал оливковый паштет и чуть не разрыдался от избытка чувств… А повторно открытое дело – это все равно что вызов, брошенный нам с вами… Только с такой позиции и надо будет воспринимать какие угодно трудности, с ним связанные.

Для меня самой все это было совсем не так очевидно. Я моложе Гарсона, но трудности давно перестали казаться мне каким-то там вызовом; я воспринимаю их исключительно как новые проблемы, и не иначе. Я не из тех женщин, которых подогревает чувство соперничества, которые всегда готовы принять вызов и достойно ответить на него. Мало того, мои мозги отнюдь не увеличиваются в объеме, сталкиваясь со сложными задачами, и я не чувствую в себе чудесного прилива сил, когда предстоит взять очередной барьер. Поэтому мне трудно понять тех, кто все время поднимает для себя планку. И к альпинистам, карабкающимся на снежные вершины, чтобы там замерзнуть, я отношусь как к марсианам, и так же воспринимаю атлетов, которые, добежав до финишной ленты, теряют сознание и валятся на землю. Во мне нет ни их пыла, ни их энтузиазма, я скорее чувствую склонность ко всему научному – назову это так, чтобы меня легче было понять. Людьми науки движет жажда знания, а не тупое упрямство, заставляющее рваться все выше и выше. Разве мадам Кюри открыла радий с воплем: “Я не отступлюсь, хоть вы меня убейте!”? Нет, конечно. С моей точки зрения и, полагаю, с точки зрения мадам Кюри, люди должны чем-то заниматься, двигаться к определенной цели, потому что ими руководит потребность пролить свет на то, что скрыто во тьме. Но если мы уже прибыли в порт назначения, зачем продолжать состязание с самим собой и снова выходить в море – на поиски еще более далеких земель? Нет, надо уметь смиряться с собственными пределами, жить в этих рамках и помнить о них, когда ты берешься за какую-нибудь новую работу. Возможно, я слишком остро воспринимаю эти собственные пределы и четко осознаю, до чего они осложняют мне жизнь, а может, я просто более консервативна, чем хочу признать. В любом случае история с возобновленным делом не очень-то мне нравилась.

Комиссар Коронас тоже не прыгал от радости. В свое время именно наш комиссариат расследовал убийство Сигуана, и теперь предстояло всколыхнуть устоявшиеся было воды, чтобы на поверхность всплыли все недостатки проделанной пять лет назад работы. Но такой кары, по его мнению, мы вряд ли заслуживали. И теперь он метал громы и молнии:

– Черт бы их всех побрал! Сколько сил угрохали без всякого толку на это убийство, будь оно трижды проклято, и вот – начинай все сначала. Что, интересно знать, воображает себе судья? Что пять лет спустя воссияет правда, осветив своими лучами священную империю закона? А ведь опытный человек… Но ведет себя как мальчишка-новичок. Всякому дураку понятно: если только случайно не обнаружился какой-нибудь след решительной важности, снова браться за расследование преступления, совершенного столько лет назад, – полный идиотизм.

Но комиссару пришлось скрепя сердце подчиниться решению судьи Муро, чья позиция была твердой и несокрушимой. Так что труп Сигуана, образно выражаясь, вновь встал перед нами во весь свой рост. И я, убедившись, что шеф явно не одобрял возобновления производства по этому делу, рискнула спросить: