Неаполь чудный мой

Джантурко, ближайший пригород, весь состоит из ящиков и складов.

Огромные ящики привозят из порта, они образуют самостоятельную панораму надписей, словно игрушки огромного ребенка, “лего”, принадлежащий титану: Capital, Oix, Zim, Uasp, China Shipping, Hanjiin, Nedlloyd, GenstarLinea Mexicana, Senator, Cosco… Студентка, едущая в одном со мной вагоне, включает запись университетской лекции. Текст сливается с шумом поезда в монотонное жужжание. За окном проплывают скособоченные сараи, дома-коробки оранжевого, розового, желтого, серого, голубого цвета.

* * *

А вот в Сан-Джованни-а-Тедуччо стены старых особняков несут следы военного времени, штукатурку никто не подновляет, туннели, одинокие сливовые деревья.

Начиная от Пьетрарсы – там оканчивалась первая итальянская железная дорога, существовавшая при Бурбонах, Неаполь – Портичи, – поезд едет вдоль берега моря, в нескольких метрах от его зимних валов. Пейзаж напоминает бурю с картин Тёрнера: вода бьется о скалы из черной лавы, небо сумрачно.

На станции Портичи-Эрколано поезд останавливается над портом, рядом с бело-голубыми лодками: в Торре-дель-Греко меж домов торчат несколько тоскливых пальм. В Санта-Мария-Ла-Бруна на море не видно никаких следов присутствия человека. Лишь сосна, как на открытке, правда слегка пощипанная.

Хотя на горизонте сияет Капри, создается впечатление, что весь Неаполь повернулся к морю спиной: на берегу нет ни одного дома, откуда жители могли бы полюбоваться панорамой.

Всё какие-то задворки, полуразрушенные задние стены закрытых домов, затаивших досаду.

Потом начинаются горы. Когда едешь из Помпей, кажется, будто находишься меж двух орлиных крыльев. Скафати, Ангри и Ночера: вершины нависают над домами и поселками тридцатых годов. А на обратном пути можно сесть в поезд из Салерно: все вагоны новые, зелено-голубые, крашеные сиденья, пластиковые двери цвета мелиссы.

Низ грязный, но краски все равно свежие и яркие – так дети остаются хорошенькими, даже если их никто не моет. Еще здесь есть стойки для велосипедов, пустые: в Неаполе никто не передвигается на велосипеде.

* * *

И собственно метро.

Линия-1, новая, проложенная высоко, вся украшенная современными инсталляциями, и Линия-2 – старая, вдоль моря.

Они пересекаются на площади Кáвура – так здесь произносят.

Пьетро Спирито, мой друг-писатель, приехавший из Триеста, поначалу развлекался: спрашивал, как проехать на эту станцию, названную в честь пьемонтского графа, произнося при этом его имя правильно, с ударением на “у”; ему отвечали:

– Куда-куда? Ах, Кáвур!

Старая ветка разрезает город снизу, вдоль берега, по склону холма, от Джантурко до Монесанто, от Кьяйи до Мерджеллины и Флегрейских полей. Новая линия идет зигзагом, напоминая собой озлобленного питона, захватывая Секондильяно и Пишинолу, Матердеи, Вомеро-Альто, а также площадь Данте, а потом возвращается обратно.

Старую ветку несколько лет назад перестроили, но серо-желтая плитка, шары, освещающие станции, яркие синие и красные краски, использованные в оформлении, – все это уже покрыто сажей, жиром, пылью. Некоторых до сих пор трогают вагоны десятилетней давности, те, в которых мы ездили в студенческие годы, – их так и не списали. На станции “Наполи–Пьяцца Гарибальди”, где мы все ждем поезда, вытягивая шеи, и взгляд теряется во мраке туннеля, в толпе иной раз становится тесно, несмотря на то что платформа довольно широкая. Лужи мочи, особенно по вечерам, там и сям – большие кучи опилок, скрывающие результат потери жидкости человеком и стенами. Электрички средних и дальних маршрутов используют те же пути, поэтому никогда точно не знаешь время прибытия состава метро: если проходит “Евростар”, очередной поезд метро откладывается, зато можно доехать до нужной станции на местной электричке. Это тоже особенность Неаполя: не припомню других европейских городов, где метрополитен сливался бы воедино с сетью пригородного сообщения.

Иной раз, пока я жду поезда на “Пьяцца Гарибальди”, в памяти моей всплывает парижский RER [63]  с его поступающим с недосягаемой поверхности спертым воздухом, угнездившийся в пазухах земли еще глубже, чем кишечный узел, включающий в себя хитросплетенную сеть парижского метро.