Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

С лишком десятилетний период деятельности Джусти, от появления «Сапога» и до самого восстания в Тоскане, является самым светлым промежутком всего его существования. Минутами он падает еще, и довольно низко; минутами он холоден и мрачен, он хандрит. Но вообще он процветает в это время. Полные огня и жизни сатиры, едкие, льющиеся раскаленным свинцом на отверженные головы, выходят всё чаще и чаще из-под его пера. Его небольшая и непереводимая ни на какой язык «Застольная песнь: Джирелла»[441] достигает такой высоты, до которой и сам Джусти доходил редко. Меткая, как прозвище, данное русским мужиком Плюшкину[442], она как-то прирастает к имени почтенного дипломата. Едва ли хоть один итальянец в состоянии, услышав имя Талейрана, не повторить про себя припев «Застольной песни» Джусти, посвященной этой великой ничтожности.

Viva Arlecchini          Viva le maschere
E burattini                D’ogni paese
Grossi e piccini;         La gente, i Club, i principi e le Chiese[443]

Один новейший из итальянских биографов Джусти пресерьезно упрекает этого поэта за то, что он находил время и возможности писать в промежутке между своим lo Stivale и «Землей Мертвых» (о которой сейчас скажу несколько слов) – двумя высокопатриотическими своими стихотворениями, песенки, лишенные всякого политического содержания, иногда даже спокойно эпикурейские и т. п. Не знаю, насколько это разнообразие таланта дает право заключать нам о том, что поэт только талантом, а не сердцем, не всем существом своим понял современные вопросы и искренно сочувствовал им. Относительно Джусти всякое подобное рассуждение было бы не у места. Исключая последние годы его жизни, можно сказать, что он не сказал ни одного слова, которое бы было вполне лишено общественного значения. Как бы глубоко не сочувствовал человек общественному или даже личному своему, или чьему-нибудь горю, если только он одарен живой впечатлительностью, он не может вечно скорбеть, отчаиваться, скрежетать зубами под опасением сделаться аскетом. Джусти не уходит в фиваидские степи[444], а остается жить в обществе, где ежеминутно новые люди, новые события и столкновения вызывают в нем ряд ощущений, которые требуют высказаться. Они не сбивают его с пути, с мысли, лежащей в основе его существования. Мы часто любуемся красотой пейзажа, заглядываемся на красивое лицо молодой женщины, когда идем по своей или по казенной надобности с ранней зарей; но ведь это нисколько не мешает нам не забывать своего дела, не уклоняться от его исполнения, когда мы до него наконец добрались.

Одна струна, в особенности напряженная в нем, звучит сильнее других, и чутче других откликается на малейший призыв. Это всё тоже стремление к лучшим судьбам, к свободе и к счастью. Чем сильнее и сознательнее в человеке эти стремления, тем больше умеет он выходить из своего узкого я, тем шире поле его деятельности. Это узкое свое я кажется ему чересчур мелким для сочувствия общенародной жизни, и он стремится объять, заключить в себе всё более и более полную единицу; он вмещает в себе наконец всё человечество. Одним из моментов этого внутреннего процесса, когда человек в себя впущает всех собратий своих, связанных с ним единством развития, воззрений, стремлений, или единством воспоминаний детства и пр., кровным единством соотечественности. На этом моменте останавливается развитие Джусти. Он, никогда серьезно не любивший ни одной женщины, переносит на свою Италию весь запас своей поэтической любви. Не любовник неплатонический, он не альбомные стишки пишет ей и не описывает ее красы в антологической форме. Он живет ее горем, ненавидит ее притеснителей, горит стыдом и позором при виде своих соотчичей, погрязших в дрязгах и мелочах своего гуртового рабства.

* * *

Любовь к родине – чувство национальности – послужила темой несметному количеству дифирамбов, од, в стихах и в прозе. Приходит время сделать и это, конечно очень возвышенное и очень похвальное, чувство предметом науки. Не в биографии итальянского сатирика, не в промежутке между двумя главами какой-нибудь статьи можно изложить те нормы, законы, сообразно с которыми живет и развивается это чувство в душе человека и человечества, и вывести потом из этих законов положительные научные данные насчет того: какую роль должна играть национальность в общественном устройстве? Нет. Вопрос этот слишком важный, а решение вопросов каких бы то ни было, не терпит суеты…