Небеса

В далеком последствии, понабравшись и нужного опыта, и нежелательного, отец Артемий окончательно убедился в смехотворности прежних представлений — за собственную веру приходилось бороться в полную силу. Вот и владыка Сергий мало чем напоминал кроткого и тихого богомольца, Артем сразу понял, что очень не хочет попасться ему когда-нибудь под горячую руку. Впрочем, отослав с глаз неугодившего монаха, епископ тут же подобрел. Может, глядя на ставленника отца Георгия, он вспомнил начало своего служения?

…В епархии многие считали, что Сергий занял кафедру не по возрасту рано, будущему архиерею было всего тридцать пять лет. И если у Артема Афанасьева имелась бабуля, которая каждую неделю водила его в храм, то у владыки Сергия, а тогда просто Игоря Трофимова, не было в радиусе десяти километров ни единого одинаково мыслящего человека. Как раз в десяти километрах от дома будущего архиерея находился храм — один на весь район.

У Трофимовых веровали не в Господа Бога, а в тринадцатую зарплату и водку чекушками. Многолюдная и типовая, как панельный дом, семья будущего архиерея всех своих мужчин отправляла на дымную гильотину химзавода — градообразующего предприятия, производящего как пестициды, так и медленную смерть. Слово «рак» широко хозяйствовало в здешних домах, поэтому редко кто из трудящихся добирался к пятидесяти годам живым и не изъеденным смертельной заразой. Все же сменить декорации никому не приходило в голову: умершего отца вскорости заменял пока еще здоровый сын. За вредность производства прилично доплачивали — в детстве что старшего Сашку, что Игоря, что маленькую Ленку возили в Крым вместо пионерлагеря. И поесть у них всегда было в избытке, и одеться в импортное — дефицита семьи с химзавода не знали. То есть дефицит был, но другого сорта, будущему епископу всю жизнь пришлось полной ложкой черпать последствия, к которым привела нехватка первоосновного запаса знаний…

Какую-никакую библиотеку Трофимовы, впрочем, собрали. Любая советская семья в те годы видела в книгах достойный предмет денежных сложений, а химзаводские имели льготные талоны в книжных. Вот и ставили на полочках Дрюона плечо к плечу с Лажечниковым, чтобы с Фейхтвангером соседствовал Дюма, а сразу за Пикулем менуэтом шествовали Анн и Серж Голон. Почти все книжки были девственными, никто не нарушал покой склеенных страниц, не обшаривал их жадными глазами, не вожделел свести опасно близкое знакомство. Под лесом переплетов, полкой ниже, искрился хрусталь и собирали пыль салфетки, вязанные крючком. Телевизор красовался в углу, как икона, — так было в любой квартире химзавода, так было и в доме Трофимовых.

Отец семейства, пристроив Сашку учеником в родной цех, прицельно взялся за Игоря, но тот — молчун, тихушник с детства — выдал номер почище циркового. Сказал, что в профильный техникум не пойдет, потому что уже отправил документы в духовное училище. Мать заплакала, начала комкать фартук. Старший Трофимов — заслуженный работяга, гордость цеха, мастер, не слезавший с «красной доски» — стал кричать: «Опозорил!» Слово это ударяло Игоря каждой из своих «о», тяжелых, будто выкованных из металла…

— Экая напасть, — плакала мать, — и откуда что взялось?

На этот вопрос никто не знал ответа, пока не умер сосед из квартиры напротив, тихий дедушка Илья Сергеевич. Игорь часто заходил к соседу после уроков — то помочь, то нужную книжку попросить… Родители хвалили сына — не всякий пацан станет тратить время на старика.

Старик был ученым-биологом, репрессированным и верующим. От Игоря сосед не укрыл ни одной этой подробности, и мальчик поверил вначале ему, а потом и в Бога. Илья Сергеевич сильно жалел, что не стал священником, сын его служил в православном храме в Женеве: «Если бы я мог начать все сначала, то не стал бы размениваться на науку — ее возможности, Игорек, сильно ограничены в сравнении с тем, что происходит у престола».

Илья Сергеевич подарил Игорю Евангелие и Закон Божий, а дальше Игорь все решил самостоятельно. Только на похоронах родители смогли соединить разорванные части картины — провожать Илью Сергеевича приехал настоящий поп с крестом и бородищей, а многотомные «Жития святых» и «Историю Русской церкви» по завещанию забрал себе Игорь.

С духовным училищем родители в конце концов смирились, но при первой же возможности старший Трофимов с большими надеждами проводил сына в армию. Здесь интересы Советского государства и отдельно взятого работяги слились в одну линию. Государство надеялось, что два года станут хорошим буфером для почти готового священника, а папа был уверен: суровый казарменный дух выбьет «поповскую дурь» из головы сына, и после солдатской каторги тот вернется домой не безответным христосиком, а настоящим мужчиной. Впрочем, отец с государством предполагали, но располагал, как водится, некто другой.