Небеса

…Дядя Миша везет нас на озеро. Я — его любимица, он всегда приносит мне разные подарочки, тогда как Сашеньке достаются одни только шоколадки, растопленные жарой в мерзкую замазку. В тот день он подарил мне прозрачно-багровые гранатовые бусы, вынул их из кармана куртки: гранатики облеплены соринками и табачными крошками. Сашенька сидит рядом, на заднем сиденье «Жигулей», и с деланным интересом разглядывает степные тюльпаны, мелькающие за окном красными быстрыми пятнами. Я чувствую приятную взрослую тяжесть бус на шее и вижу над подшейником водительского кресла загорелую шею дяди Миши, изрезанную белыми полосками морщин. В обзорном зеркале смеются темные хитрые глаза: такие в семье только у нас с дядькой…

…Самое обидное, продолжает Сашенька, что и случилось это всего один раз. Наивный, невинный Лапочкин в те самые дни предложил ей общее будущее, и сестра согласилась, еще не зная, что беременна…

…Ранние часы завтрака: застекленная веранда, старательный птичий хор, свежие булочки, которыми пропах весь дом, До последней дощечки — и даже в торжественно-церковных комнатах бабушки Тани пахнет горячей сдобой. В чашках, под пеной кружевных пузырьков — молоко от соседской коровы, в крошечных тарелочках, которые бабушка зовет ризетками, гладкие, как стекло, вишни. Масло плачет под ножом, по Сашенькиному лицу бегут солнечные полосы…

…Сначала сестра хотела сделать аборт, даже записалась на мини, но врач стала отговаривать: «Отрицательный резус, девушка, не рискуйте, а то родите урода в другой раз…»

…В городке темнеет рано и быстро, будто маленький художник, впервые в жизни рисующий красками, добрался до черного цвета и наглухо измазал им все небеса. Дед закрывает ставни, и в комнатах включают теплый желтый свет. Я сижу с книгой в кресле, а Сашенька рисует за столом: одни и те же принцессы с вытянутыми, некрасивыми лицами и еще лошади. Лошади у нее получались похожими на принцесс…

…После свадьбы, когда я была в дур… то есть в санатории, Сашеньку стало рвать по утрам — выполаскивало до самого нутра, и ей даже казалось, что она может выблевать собственное сердце. Алеша радовался как безумный…

…Откуда знать Сашеньке, что представляет собой радость безумных? Правильнее было бы спросить об этом у меня.

Сашенька смотрела на меня бледная и припухшая, словно облако.

— Почему ты думаешь, что это ребенок Кабановича? — Я выдавила из себя этот вопрос, как выдавливают остатки зубной пасты из тюбика.

Сашенька вскинула голову: она знает, и точка.

За окном медленно просыпалось утро — такое же, как я, прибитое, серое, кислое. Оставалось выяснить у сестры всего одну вещь:

— Зачем ты мне это рассказала?

На границе ночи и утра в городе гаснут фонари — резко, в секунду, будто хозяйственный великан прижал гигантский выключатель. Сильное зрелище не зацепило ни меня, ни сестру, хотя мы обе смотрели в окно. Мои мозги так истощились в эту ночь, что теперь автоматом выдавали нелепые мысли: Сашенька хочет, чтобы я усыновила ее ребенка. Или устроила ей встречу с отъехавшим в Штутгарт Кабановичем…

— Мне надо было с кем-то поговорить. И еще я должна обо всем рассказать Алеше.

Возмутительно! Биологическому отцу Сашенька и не подумала сообщать новость (впрочем, Кабанович искренне ненавидел любых младенцев, и я не смогла бы вообразить его лобызающим ребенка, даже под угрозой гибели). Зато безвинному Лапочкину, не раз доказавшему свое благородство — а нынче еще и духовность, — придется выслушать самую кошмарную вещь из тех, что может выпасть на долю слушающего мужчины. Любимая Сашенька беременна от бывшего сожителя своей сестры! Создатели мексиканских «мыльных опер» намыливают веревки и синхронно давятся от зависти, узнав о таком повороте сюжета, но бедный, бедный Алеша не может выключить телевизор…

Я никогда не размышляла над природой Сашенькиных успехов, но знала, что почти все граждане мужского пола вне зависимости от возраста смотрят на нее с вожделением. Кабанович всего лишь не сумел стать исключением, и одним из объяснений этой напасти может служить фригидность, о которой сестра проговорилась однажды без всякой досады. Может быть, мужчин и влекла эта льдистая тайна, эта замороженная звезда, которую каждый самонадеянно обещал отогреть, но довольно быстро убеждался в победительной сущности этого холода. Так морозными судорогами сводит ладонь, зажавшую горсть свежего снега. Холодность сестры манила куда сильнее горячих, вечно горящих глаз прочих женщин. Как обычно, в случае с Сашенькой все вставало с ног на голову — по общепринятым традициям я должна бы пожалеть ее. А сама завидовала и даже видела за ее фригидностью некую особенную чистоту — словно бы Сашенька вправду была сложена из прозрачного льда и выпавшего из белых облаков снега.