Небеса

Многим ровесникам Игоря везло с армией — попадали в Одессу к теплым морским волнам, в оплот цивилизации — Эстонию, и даже в Москву. При всем географически-военном разнообразии страны Игорю Трофимову достались Чукотка, авиация и шестидесятиградусный мороз. Первогодки, впрочем, куда чаще страдали от дедовщины, чем от холодов — и солдату Трофимову прилетало от армейских традиций больше, чем прочим пацанам. По-городскому бледный, в очочках, Трофимов ничем не напоминал человека, способного защитить себя, и самый лютый старослужащий по фамилии Дундуков взял над первогодком-очкариком особое шефство. Раздражали Дундукова не столько очки, сколько молитвы — будущий епископ даже в казарме не скрывал веры, хотя никто не мешал ему последовать примеру осторожных людей — что крестятся стыдливо и воровато кланяются, пока никто не видит.

Прочие деды, да и «духи» к набожности Трофимова относились без восторга, но спокойно — мало ли кто от чего с ума сходит. Доставалось Игорю от старослужащих не за веру, а в силу традиций: «Как было с нами, так и мы будем». Совсем иначе вел себя Дундуков, поскольку религиозность новобранца задевала его личные принципы. Дундуков происходил из укомплектованной коммунистами семьи, и антисоветчина была для него самой омерзительной вещью в жизни. Однажды Дундуков избил ногами лучшего своего друга только за то, что друг хвастался подпиской на журнал «Америка».

Наблюдая, как щуплый первогодок в рваных кальсонах шепчет молитвы перед расписной картонкой, Дундуков кипел от политической ярости. Был он при этом неглуп и догадывался, что бить и унижать лично Трофимова — бессмысленно, поскольку тот стерпит любую боль. Дундуков расчетливо целился в иную мишень и оказывался прав — богохульства ранили Игоря куда сильнее кулаков и пряжек. Он тогда всего лишь пытался выжить, но слова Дундукова вскрывали душу в кровь…

Долготерпение очкастого «духа» привело к нежданным последствиям — если бы Трофимов орал, дрался, доказывал правоту, тогда, быть может, и обзавелся бы поддержкой. Смирение здесь почиталось слабостью, и сверх Дундукова за Игорем приглядывали теперь пятеро узбеков, почти вплотную ушагавших к дембелю. Русским языком узбеки владели скверно и выказывали отношение к православному Трофимову путем многократного битья — били все сразу, притом по голове.

Однажды утром, очнувшись от сна по майскому чукотскому морозцу, дембель Дундуков ощутил под лопаткой адскую боль — будто к коже присосалась безжалостная жирная пиявка. Неловко заглядывая в осколок зеркальца, что хранился кокетливо в тумбочке, солдат увидел между щедро рассыпанных по спине родинок гигантский алый чирей. Дундуков и прежде, и теперь имел дело лишь только с физическими страданиями, а значит, ощущал боль куда ярче, чем люди, хотя бы условно знакомые с моральными муками. «Духи» немедленно прочувствовали меру страданий дембеля: он готов был убить любого, лишь бы унять проклятую саднящую боль. Игорь подвернулся под руку Дундукову в момент, когда чирей болел беспрерывно, а спина едва ли не полностью онемела.

«Ты, попка, — простонал чирееносец, — молись своим там, чтобы чирьяк прошел. Не пройдет до завтра — убью».

Обычный человек повел бы себя иначе, но Игорь Трофимов обычным человеком не был — и после отбоя со всем усердием принялся молиться об исцелении Дундукова. «Владыко Вседержителю, Святый Царю, наказуяй и не умерщвля-яй, утверждай низпадающия и возводяй низверженныя…» В притихшей казарме сливались дыхания, сопения и храпки разных мастей, на слух не отличить — кто спит, первогодок или дембель. Постанывал от боли Дундуков, на небе сонно мигали звезды, а Трофимов молился и молился, пока над казармой не появилось равнодушное северное солнце.

Наутро Дундуков проснулся в замечательном настроении, правда, в пригородах сознания гуляла позабытая, но важная мысль… Ну да, чирей! Пальцы недоверчиво ощупали кожу под лопаткой, потом потянулись за зеркальцем. Чирей сгинул, не оставив даже крошечного следа. Дембель встретился глазами с белым, как пенопласт, Трофимовым, помолчал с минуту и потом сказал, обращаясь ко всем сразу: «Этого — не трогать!»

Дундукова услышали и поняли, так что в молитве будущему епископу не препятствовал больше никто.

Служба изменила Игоря, но не так, как понравилось бы отцу: младший Трофимов стал после демобилизации еще более верующим человеком. Эти два года оставили в Сергии еще один след — он впервые почувствовал, какие сильные чувства будит в нем чужое безверие. Жалость, стремление помочь — не только тем, кто просит помощи, а тем, кто не догадывается о ней. Отчаявшийся отец устал спорить с Игорем, но, следуя путем неведомого ему Дундукова, пытался высмеять и победить Бога, который хоть не существует, зато предъявляет права на родного сына. «Дай мне свою Библию, — потребовал однажды отец, — я тебе докажу в два счета, что никаких богов нету». Игорь принес отцу Евангелие, а пока тот читал с карандашиком засаленные странички, сын молился Иоанну Предтече. Дочитав до конца, старший Трофимов принял важное личное решение.