Небеса ликуют

Бог не простит тебе, capitano Хмельницкий!

* * *

Брата Азиния я вначале даже не узнал. Попик съежился, стал ниже ростом, лысина — я та потухла. Маленький, сгорбленный, постаревший…

— Монсеньор! Вы не знаете, где можно добыть некое количество корпии, равно как и жгутов? Ибо полотно, что в наличии имеется, отнюдь для сего не подходит.

— Много раненых? — понял я.

Брат Азиний только вздохнул. Здесь, неподалеку от красного гетьманского шатра, лежали те, кому сегодня не повезло.

— Обидно также, что не озаботились сии ребелианты не токмо о том, дабы позвать лекарей, столь сейчас необходимых, но даже о милосердных братьях, опыт хождения за больными имеющих. Способы же лечения, сими варварами применяемые, суть зверство и естества людского поругание…

Я посочувствовал. Затем все-таки удивился.

— Вы лечите мятежников, брат Азиний! Схизматиков! Врагов нашей веры!

Он испуганно моргнул, попятился.

— Но, монсеньор, разве милосердие Божье не распространяется и на них?

Запахло чем-то знакомым. Уж не подземельем ли Святой Минервы?

— Да и не лекарь я вовсе! Но порой и доброе слово, в миг нужный сказанное…

Я кивнул, соглашаясь, и только затем начал что-то понимать. Я и раньше чувствовал какую-то странность, еще в Крыму, когда наш попик так лихо объяснялся со всеми встречными отроками.

— Брат Азиний! А на каком языке вы с ними общаетесь? Спросил — и тут же пожалел. Маленькие глазки моргнули, подернулись страхом.

— М-монсеньор! А разве сии ребелианты не говорят по-итальянски? Я… Я думал…

И тут уж стало страшно мне самому. Пустая лысая башка вообразила, что все вокруг говорят по-итальянски. Вообразила — и?..

— Пане Озимов! Пане лекарю! Допоможить! Я оглянулся. Окровавленные ноши, чья-то рука, бессильно свисающая вниз…

— Идите, брат Азиний!

Он быстро кивнул, повернулся и засеменил к раненому. Какой-то парень в темной свитке и окулярах подскочил, что-то спросил, указывая на ноши. Бывший регент принялся объяснять, указывая, куда перенести, что сделать.

Я перекрестился.

Не помогло.

* * *

— Шевалье, а что вы думаете о чудесах?

— Гм-м…

Иного ответа я, признаться, и не ожидал. Да и едва ли славному полковнику Бартасенко было сейчас до тонкостей догматики. Редут рос, белые свитки суетились возле вала, черные каптаны возились у пушек. Сам бог войны восседал на огромном полосатом барабане. За неимением его подобия я устроился прямо на истоптанной траве.

— Чудеса? Вы знаете, у меня однажды была золотуха… Оказывается, славный пикардиец не отмахнулся от моего вопроса. Он просто думал. И небезуспешно.

— Мне тогда было восемь лет, мой друг. Мои родители, люди весьма небогатые, издержались на лекарей, но, надо сказать, без толку. И тогда батюшка решил отвезти меня к королю.

— Простите?

Кажется, к лекарю пора мне. Самое время: брат Азиний заговорил на всех языках, короли врачуют золотуху…

— Как, дорогой де Гуаира, разве вы не слыхали? Ma foi! Я думал, об этом ведает весь свет! Ибо короли французские, потомки Святого Людовика, лечат золотушных прикосновением рук.

Я покосился на пикардийца. Тот был серьезен.

— Короля мы встретили в Блуа. Его Величество спешил, но батюшка был знаком с королевским сенешалем де Ту…

Внезапно я позавидовал сьеру еретику. Посмеяться бы вволю! Или заплакать.

— Я преклонил колени, Его Величество возложил руки… И знаете, друг мой, помогло! Не прошло и пяти лет… Я глубоко вздохнул. Потом еще раз. Затем еще.

— Не знаю, право, верно ли я ответил на ваш вопрос, друг мой! Слыхал я также, что чудеса способен творить седьмой сын в семье, а особливо ежели он сам — сын седьмого сына. Но как по мне, сие не чудо, но мерзкое колдовство. Ибо чудеса должны творить лишь те, кому положено.

— А кому положено? — не выдержал я. — Кому?

— То есть как кому? — поразился он. — Кому начальство определит! Король, Его Святейшество, император… Чудо, друг мой, дело серьезное! Если бы каждый начал чудеса творить, то представляете, что началось бы?

— Вполне, — кивнул я. — Представляю…

…Бедный глупый мужеложец поехал искать святых…

— Однако же, друг мой, хочу поделиться с вами некой новостью. — Дю Бартас оглянулся, заговорил шепотом: — Сдается мне, что синьор де ла Риверо прав и сии черкасы воюют не против татар, но против своего короля, которого, как я выяснил, зовут Жаном-Казимиром!

— Да быть того не может! — вяло откликнулся я. — С чего вы взяли?

* * *

Пушки заговорили к вечеру, когда солнце, словно устав светить, спряталось за огромную черную тучу, наползавшую с запада. Били издалека — ядра врезались в землю, тыкались в подножие вала. На них уже не обращали внимания. Вновь задымились костры, запахло горклым салом, деревянные ложки зачерпнули горячий кулеш. Вавилон не сдавался. Победа ускользнула, вырвалась из рук, но победителей еще не было. И никто не хотел замечать тучи, медленно надвигавшейся на табор. Гроза была близко, совсем рядом, но ее не ждали, о ней не думали.

Вначале зашумело — еле слышно, словно легкий ветер ударил в наскоро поставленные шатры. Зашумело, отозвалось эхом дальнего пушечного грома.

— Бежал! Бежал! Увезли!