Небеса ликуют

От смотрите, пане Адам! За той могилой — Самарка.

То смотрю, пан значковый.

«Могилой» они называли курган. Все-таки я здорово подзабыл русинский! А может, и не совсем забыл, просто здесь, на полдне, говорят по-иному, чем в Белой Руси или в Галичине.

— Так выходит, пане зацный, товарищ ваш сам ту мапу вам подарил?

— Так и было, пан Васыль.

— То добре!

«Мапа» — карта. В моем рассказе ее подарил мне дальний родич, чье добро пропало в Киеве во время погрома. Верный приказчик спрятал золото у Самарки.

Родич доживал последние дни. «Мапа» — его завещание.

Поверили? Да какая разница!

— А почему добре, пан Васыль?

Он хмыкнул, огладил пышные усы, но отвечать не стал. Отозвался хлопец в жупане — Щур.

— А потому добре, пан Адам, что мапа купленная неверной бывает. Уйдет клад сквозь землю, в чужие руки не дастся. А то и чего хуже будет!

Остальные двое согласно закивали. Я уже понял — дело затевалось нешуточное. А я-то думал просто предложить панам молодцам за близким золотом съездить!

— Или пан зацный не ведает, что клад — то самое химерное дело? Добре, когда на нем только заговор наложен — от глаза чужого да от рук жадных. А если, к примеру, он на головы заговорен?

Я взглянул в голубое бездонное небо, глубоко вздохнул. Ветер, степь, острый ковыльный дух, смерть, скачущая рядом на крепких кровных конях.

Хорошо!

— А как это — на головы, пан Пилип?

— Да разве пан зацный не ведает? Откуда же пан Адам приехал?

* * *

Наивный пан Адам приехал из Рима, где все действительно представляется несколько иначе. И не только проблема изъятия заговоренного клада из точки, обозначенной литерой «N».

Например, пан Адам, как и иные неглупые люди, был уверен, что днепровские черкасы, именуемые также запорожцами, сейчас спешат через весеннюю степь к capitano Хмельницкому, чтобы грудью стать против клятых ляхов.

Ан нет! Стоило заикнуться об этом, как мне со смешком сообщили, что гетьман — он лишь на полночь от порогов гетьман, а у них, на Сичи, всем вершит Семен Лутай, отаман кошевой, вольными голосами выбранный. А у кошевого — своя голова и свой интерес. Хмельницкий же лишь в первый год хорош был, когда ляхов да жидов дуванить разрешал. Теперь же он сам вроде короля, а им, черкасам низовым, любой король — кость в горле.

Кость в горле?

Так-так!

— А на головы клад так заговаривается: режется петух черный да козел с бородою седою. Кровь мешается да со словами на землю льется…

Запахло чем-то знакомым. Заклинания, ворожба, инкубы с суккубами. Ай, химерники!

— …А слова те, пан Адам, непростые, и повторять их даром не след. Вот и лежит клад в земле, ждет. Заговорили его, к примеру, на семь голов. А как сунется кто без спросу, тут ему и конец, только эхо пойдет: «Первый! Первый!» И так, пока все головы в землю не лягут, не успокоится клад!

Я покосился на парня — тот был серьезен.

— Клад еще обернуться может, — прогудел Мыкола Горбатько. — Когда волком, когда псом, когда и молодицей. А особливо, ежели души заложные, неприкаянные, его стерегут. Обернется — да к тебе бросится…

— А ну, цыть! — Пан значковый нахмурился, качнул чубатой головой. — Доболтаетесь, даром ясный день на дворе! Поглядим — тогда и думать будем!

* * *

Трава все выше, все гуще, запах все сильнее. Из зеленого моря выглянула большая черная голова, всмотрелась, качнула кривыми рогами. Неужели тур? Кажется, мессер Боплан писал о чем-то подобном.

А вот и «могила»! На вершине, как водится, идол. Усатый, с чубом, при сабле — ну, точно «пан молодец»! И рожа — не отличить!

Перекрестились. Я не стал. Нагляделся такого на парагвайских берегах — и у кадувеев, и у чимакоки, и, конечно, у колдунов-тумрагами. Только идолы там пострашнее, клыкастые, многоглавые. У каких и черепа человеческие ожерельем на шее желтеют. А у людоедов-тапанюма, которые из этих черепов чаши делают…

Стоп! И вправду, этак и доболтаться можно! Неужели это и есть таинственная Каллапка?

С вершины кургана река казалась тонкой синей полоской, неровной линией, разрубившей зеленый степной ковер. Невелика речка, летом, поди, пересохнет…

— От вам, пан зацный, и Самарка! Там дальше зимовник ваш, да бурдюги, да иное хозяйство. Кодацкая паланка это, наш Луг-батько. А не достанет ли пан Адам мапу?

…Речной изгиб, компас-паучок в левом верхнем углу, линейка масштаба в правом нижнем с маленькой буквой «М», три кружка, в центре среднего — буква «N»…

Поехали!

Почему-то мне все это представлялось иначе. Как — даже не знаю. Может, болтовня про химерию да про заговоренное золото повлияла. Почему бы не выйти в чисто поле, не зажечь свечу восковую перед иконой Черной Божьей Матери из Ченстохова, не заорать во всю дурь: «Клад, клад, никто тебе не рад, покажись люду, глядеть не буду, месяц уходит, мертвец землю роет, он найдет клад, а я не виноват»?

А вместо этого — ветер в ушах.

Скачем!

* * *

Рассыпались лавой — слева Щур на своем караковом жеребце, справа безносый пан Мыкола на тонконогой белой кобыле, в центре мы с Медвежьей Шкурой, между нами — заводные кони под седлами. Небольшие холмы брали с разбегу, на тех, что повыше, останавливались, бросали быстрый взгляд вокруг.