Небеса ликуют

Темная комната исчезла, рассеялся сумрак, сменившийся яркими разноцветными лучами. Огромный собор, цветные стекла витражей, золото риз…

— Брат Адам! Согласен ли ты отречься от взглядов, кои Церковь признает ошибочными и еретическими? И я бы ответил…

— Я не убедил вас, сын мой?

Собор исчез, исчезли золотые ризы, сгинул льющийся из окон свет. Темная комната, жалкий старик, сгорбившийся в кресле, трясущаяся высохшая рука, сжимающая четки.

— Не убедили, Ваше Высокопреосвященство.

— Да, я знаю. Меня не слушают. Меня не хотят понять… В его голосе слышалась безнадежность. Внезапно мне стало его жаль. Но я одернул себя. Жалеть надо других, а не эту мумию. Это сейчас она безопасна.

— Вы считаете, что будущее за наукой, за этим вашим, прости Господи, просвещением. Но ведь наука без веры опасна, она становится бездуховной, поистине сатанинской! Сейчас нас, стариков, клянут за то, что мы запрещали Коперника. Боюсь, нас поймут слишком поздно. Знания — самое опасное оружие! А вы даже индейцев грамоте учите! Ведь учите?

Перед встречей меня убедительно просили не спорить со стариком. Но что поделать?

— Учим. Пока только чтению, письму и счету.

— Но почему?!

Меня просили не спорить. Очень просили…

— Потому, что они люди. Господь сотворил людей равными.

— Нет! — Жабья лапка взметнулась вверх. — Это ересь! Ересь проклятого испанца Марианны, посмевшего писать о каких-то там «правах человека»! Ересь Колокольца, который хотел все у всех отнять и загнать людей в казармы!

…А также основал Конгрегацию, которой ныне и руководит Его Высокопреосвященство. Напомнить?..

— Вы считаете, что наше общество несправедливо, а что предлагаете взамен? Лишить достойных людей собственности? Ввести всеобщее рабство? И это, по-вашему Град Божий?

Это я уже слышал. И не раз. Такие, как мессер Инголи, до сих пор считают, что мы живем во времена Меровингов. А господа протестанты уже возводят свой Град — страшный Град Золотого Тельца, где овцы едят людей, а люди становятся хуже волков.

На берегах Парагвая мы не спорим. Мы делаем дело. Мы строим Новый Мир. Тот, о котором мечтали Платон и Фома Мор. Тот, который возвел в своем «Городе Солнца» Фома Колоколец. И сейчас я, скромный сын Грядущего, смотрел в глаза Прошлому. В пустые блеклые глаза, подернутые красной паутинкой.

— Вы читали стихи Лютера, сын мой? Я невольно вздрогнул. Выходит, он тоже подумал о Ересиархе?

— Читал, Ваше…

— Тогда вы должны помнить. «Пусть дьяволы заполнят свет, оскалив мерзостные пасти..».

— «…В сердцах у нас сомнений нет — мы завоюем людям счастье!» — не без удовольствия закончил я.

Мы с мессером Инголи читаем Лютера! Дивны дела твои, Господи!

— «Сомнений нет» — вот что страшно. Страшно, когда у таких, как вы, нет сомнений…

Я вовремя вспомнил, что передо мною — дряхлый старик. Разве эта жаба сомневалась, когда судили Галилея? Его воля — и на Campo di Fiore запылал бы еще один костер.

— Ладно, сын мой! Я, кажется, на вас накричал… И вновь я с трудом удержался от усмешки. Интересно, перед Галилеем он тоже извинялся?

— Тяжело видеть лучших сынов Общества Иисуса, озабоченных новыми кандалами для человечества. Как будто старых мало! Испанцы жалуются, что вы принимаете у себя беглых рабов. Знаете, я не завидую этим рабам…

Взгляд потух, рука с четками бессильно опустилась на темный подлокотник. Его Высокопреосвященство изволил выговориться. Для того, похоже, и позвали.

— Надеюсь, вы найдете братьев Алессо и Паоло. Мой вам совет — держитесь подальше от этих безумцев. Если Господь прибрал их к себе — уничтожьте все, над чем они трудились. Это не Божья работа.

Мне бы вновь удивиться. Даже обидеться за неведомых мне братьев. Но я не удивился и не обиделся.

Я испугался.

Испугался — потому что поверил этой старой жабе. Почти поверил…

— Подойдите к свету, сын мой, я же вас просил… Голос, и без того немелодичный, не прозвучал — проскрипел. Я шагнул влево, к ближайшей свече. Что он думает разглядеть? Складки на сутане?

— Вы молоды! Вы слишком молоды, сын мой!.. Говорят, вы играете на гитаре?

— Что?! Простите, Ваше Высокопреосвященство, я, кажется…

В этот вечер мне все-таки довелось удивиться.

— Гитаре! — В скрипе мне почудилось раздражение и странная неуверенность. — Я слышал, вы играете…

— Да, — не выдержал я. — И, говорят, прилично. Надеюсь, хоть это не грех?

Сказал — и испугался. Жабья кожа вздулась, пошла волнами, холодным бешенством сверкнули пустые глаза.

— Вы!.. Мальчишка! Еретик! Я запрещаю вам! Запрещаю! Клирик не должен играть на гитаре! Вы слышите? Я приказываю вам не брать с собой гитару! Приказываю! Вы обязаны повиноваться!..

Дернулся, булькнул, замолчал.

Складки вялой кожи в последний раз вздрогнули…

* * *

— Вам лучше уйти, отец Адам. Сейчас позовем лекаря — Взгляд служки был полон укоризны, но я не ощущал за собой вины. Меня кликнули, чтобы отчитать и обругать. Отчитали. Обругали.

И все остались довольны. В том числе и я. Можно повернуться, уйти и забыть…

…если бы не маленькое «но». Совсем крохотное — как аргас, которого описал в своей книге брат Паоло Полегини. «Не Божья работа». Не Божья… Тогда чья?