Небесная голубизна ангельских одежд

…само собою разумеется, что мы не можем двигать с мест наших главных памятников, сосредоточенных в храмах, а отчасти в музеях…; я предполагаю двинуть все же весьма замечательный материал, найденный в разных рухлядных и на колокольнях и не вошедший в состав музеев[580], а затем первоклассный по своей значительности и ценности материал из частных собраний. Часть собственников готовы продать принадлежащие им вещи, часть дают только на выставку, но никоим образом не на продажу. Среди этих икон есть уникальные, древнейших эпох. Материал из государственного музейного фонда продаваться не будет, но он предназначен для обмена с западными музеями на картины старых и новых мастеров, нам нужных[581] (выделено мной. – Е. О.).

Ехать на предполагавшуюся выставку должны были Грабарь, а также Чириков и еще два реставратора – для демонстрации расчистки икон и выполнения возможных заказов. О Госторге и торговцах пока не было ни слова.

Дело медленно, но двигалось. Весной 1927 года идея выставки получила одобрение наркома просвещения Луначарского[582], и в начале лета коллегия Главнауки Наркомпроса дала добро[583]. Были готовы и договор, и список предварительных расходов[584]. Открыть выставку Грабарь планировал в сентябре, но, несмотря на одобрение музейными властями и то, что расходы оплачивали немцы, выставка тогда не состоялась. Видимо, отсутствовал главный спонсор: в 1927 году особой заинтересованности у советского руководства в этой выставке не было. Поэтому закономерно, что советская выставка русских икон на Западе состоялась не в нэповском 1927‐м, а в сталинские 1929–1932 годы – время форсирования индустриализации и массового экспорта художественных ценностей из СССР. Именно тогда у выставки появился покровитель гораздо более влиятельный, чем франкфуртский институт, – сталинское руководство, оказавшееся в тисках острейшего валютного кризиса. Нужда в валюте решила все. После того как вместо ВОКС[585] в 1928 году выставкой заинтересовался Госторг, идеи и планы стали воплощаться в жизнь, а предполагаемое турне стремительно расширилось. Наряду с центрами антикварных аукционов, Парижем[586] и Лондоном, а также более скромными европейскими столицами, Берлином и Веной, разговор пошел об отправке икон туда, где, по убеждению организаторов, водились по-настоящему большие деньги и щедрые коллекционеры, – в Соединенные Штаты Америки.

Так выставка стала слугой двух господ. Ее устроители, Наркомторг и Наркомпрос, представляли одно советское правительство, но должны были преследовать противоположные цели. Торговцы видели в выставке рекламу товара и требовали показать как можно больше шедевров, лелея надежду кое-что продать с самого показа или по соседству с ним. Просвещенцы должны были стоять на страже национального художественного достояния и пропагандировать исключительно культурные и научные задачи: познакомить Запад с недавно сделанным в России открытием мирового масштаба – древнерусским искусством. Однако, как покажет дальнейший рассказ, грань между торговцами и просвещенцами в реальной жизни часто стиралась. Острый валютный кризис, в который советское руководство ввергло страну на рубеже 1920–1930‐х годов, намертво связал коммерческие и научно-просветительские задачи выставки: только благодаря кровной заинтересованности в выставке торговцев просвещение Запада состоялось, но достижение мировой славы русской иконы оказалось чревато риском распродажи музеев.

Идеи реализуются в жизнь энергией конкретных людей. Заграничная выставка икон готовилась неспокойным триумвиратом искусствоведов Игоря Эммануиловича Грабаря и Александра Ивановича Анисимова, а также торговца Абрама Моисеевича Гинзбурга, первого председателя «Антиквариата»[587].