Небесная музыка. Луна

Она вытаскивает из сумочки ключи и машет ими перед моим носом.

- Откуда? – с любопытством спрашиваю я.

- Сара стащила у профессора Бойд и сделала слепок, - отвечает Лилит легкомысленно. Она и Сара занимаются в классе профессора Бойд по актерскому мастерству, и та довольно рассеяна.

Мне нравится эта идея, и мы идем в сторону здания, принадлежащего актерскому отделению. Я часто бывала тут – в прошлом семестре подрабатывала, аккомпанируя на фортепиано во время подготовки к пьесе. А в этом я играю на фортепиано во время уроков в классе танцев. Если честно, это механическая работа. Ты исполняешь отрывок, танцор – движения и пируэты, но буквально спустя пять секунд властный громкий голос преподавателя прерывает игру и танец и начинает наставлять и поправлять студента. А через минуту все повторяется. И повторяется. И повторяется. Одни и те же отрывки, одни и те же ноты.

В здании, в которое привела меня подруга, шума не меньше, но звуков музыки почти нет, зато появляется ощущение какого-то сюрреализма. Студенты, готовясь к экзаменам, повторяют свои роли: кто-то – гневно, громогласно, бурно жестикулируя, кто-то – радостно, почти торжественно, а кто-то – едва шепча, с трагичной миной на лице. Настоящее царство эмоций.

Одна девчонка в углу надрывно рыдает, и я сначала, не разобравшись, порываюсь подбежать к ней, чтобы успокоить, но Лилит вовремя меня останавливает.

- Это Блер, - говорит она довольно-таки ироничным голосом. – Не мешай ей. У нее роль жены, потерявшей мужа-военного во Второй Мировой.

Как по заказу девчонка резко успокаивается и придирчиво смотрится в зеркало, проверяя, много ли слез.

Я только качаю головой.

Мы поднимаемся на последний этаж, Лилит украдкой оглядывается по сторонам и, пока никто не обращает на нас внимания, подходит к незаметной двери около лестницы, открывает ее и ныряет в пыльную темноту. Я – следом за ней, освещая путь телефоном. Воздух тут пропитан горьковатым запахом сухих трав, как будто где-то по стенам развешаны пучки полыни, всюду стоит ненужный, отбывший свой век реквизит и декорации. Что-то накрыто потемневшим брезентом, но что-то стоит просто так, и я с любопытством оглядываю старую облупившуюся вешалку, на которой висят гротескно блестящие наряды, обхожу лежащий на боку прибор для сценического освещения, перешагиваю через штатив. И вдруг вижу в голубоватом свете телефона киносъемочную хлопушку, ту самую штуку, которую используют при съемке кино – ассистент режиссера ловко щелкает и говорит скороговоркой: «Сцена первая, кадр третий, дубль второй!». Я тотчас наклоняюсь к ней, подбираю (с детства мечтала о такой штуке!) и хлопаю над ухом Лилит. Она взвизгивает от неожиданности и рывком поворачивается ко мне.

- С ума сошла? – шипит она. – Положи ее на место!

- Она моя, - говорю я с улыбкой и глажу кончиками пальцев по гладкой деревянной поверхности – кажется, что я касаюсь грифельной доски.

- На ней трещина, - смотрит на меня, как на сумасшедшую, Лилит. – Брось ее!

- Ну и что, это не повод для расставания - не теряюсь я. – У меня, может, вся душа в трещинах. Ты же меня не бросаешь.

Темные большие глаза Лилит одаривают меня незабываемым взглядом. По ним можно прочитать все, что думает обо мне подруга. Мне становится смешно.

- Хватит дурачиться, - говорит она, но прекрасно понимает, что я и хлопушка теперь вместе на веки вечные. Ну, или по крайней мере, на ближайшие часы. Поэтому просто молча идет вперед, а я и хлопушка – за ней. Затем мы поднимаемся по лестнице с высокими ступеньками, и Лилит отпирает вторую дверь, ведущую в шахту крыши.

- Странно, - говорит она озадаченно. – Я разве не закрыла ее в прошлый раз?

Я пожимаю плечами. Она беспечно машет рукой.

Мы выходим из надстройки и оказываемся на залитой солнцем плоской крыше.

Тотчас наши волосы начинает трепать теплый ветер, мы переглядываемся и смотрим вперед – перед нами открывается чудный вид на кампус, а вдалеке я вижу зелень Лейк-грин парка. Люди кажутся мелкими, а вот небо – все таким же далеким. По ушам ударяет густая тишина – только спустя некоторое время понимаешь, что эта тишина относительная, звуки с улицы все равно проникают сюда, хоть и кажутся приглушенными. Но теперь ничто не мешает репетировать. Я хочу сесть на край крыши, спиной к солнцу, но Лилит не разрешает, говорит, что могут увидеть с улицы, и тогда у нас появятся проблемы. Они не нужны ни мне, ни ей, поэтому мы устраиваемся на перегородке неподалеку от шахты. Мне кажется, что слабо пахнет ментоловыми сигаретами, но я не обращаю на это внимания.

Я достаю из чехла гитару, беру ее в руки, провожу пальцами по струнам и испытываю необъяснимое спокойствие, которое едва заметной теплой волной поднимается с ног и разливается по всему телу. Так происходит всегда, когда я касаюсь инструмента. Я словно меняюсь, становлюсь увереннее и безмятежнее. Время меняет свой бег, пространство расширяется, света становится больше. Музыка проникает в душу – нота за нотой.