Небесная подруга

А ведь Элис уже была здесь. Она узнала этот угол кладбища, тис и боярышник — она приходила сюда при свете дня. Вот могила с надгробием в виде двери. «То, что внутри, помнит…»

Сейчас дверь была открыта, лунный луч касался рамы, и Элис в панике почудилось: на той стороне есть нечто, готовое выйти сюда. Створка дернулась как от толчка — это ветер, несомненно, всего лишь ветер, — качнулась со скрипом, будто на ней незримо катался ребенок. Но ветра не было, а дверца снова качнулась, на этот раз сильнее, открылась-закрылась-открылась… закрылась… открылась… Она скрипела на три ноты: две нисходящие, одна восходящая, как пение болотной птицы — ти-ри-ви-и-и, ти-ри-ви-и-и. Элис смотрела на надгробие, разинув рот; сердце замерло от ужаса. Болотная птица все скрипела и скрипела на три протяжные ноты, дверь продолжала свой танец — открылась, закрылась, открылась…

Два

Элис резко открыла глаза, еще во власти кошмарного сна, и не сразу поняла, где находится. Все тело болело, шея одеревенела, ноги затекли, одежда прилипла к коже.

Она помотала головой, чтобы очнуться, и села. Чем, скажите на милость, она занималась вчера? Заработалась? Кажется, да. Ей и раньше случалось засыпать в мастерской, но она никогда не забывала, как здесь оказалась. Элис вспоминала… что? Сон? Она решила, что да, это был необыкновенно реалистичный сон. Теперь настало пробуждение. Вот картина — стоит на мольберте, прикрытая куском муслина от пыли, пока не высохнут краски. Скорее всего, Элис сама ее тут оставила.

Но почему она совсем не помнит об этой картине? В больной голове остался лишь проклятый сон, да еще отголоски странного предчувствия, раскручивавшие колесо страха. Элис параноидально подумала: уж не опоила ли ее Джинни? Она встала, чтобы размять затекшие ноги, вытряхнула из коричневого пузырька таблетку аспирина, проглотила ее, сморщившись, и достала еще две.

Элис помнила вечер с Джо, помнила, как легла спать, помнила свой сон… если это сон. Но она не помнила, как пришла в мастерскую и что рисовала.

Картина!

Она наверняка что-нибудь подскажет, поможет вспомнить хоть часть забытого. Точно. Элис помедлила, протянув руку к муслиновому покрову. Сквозь тонкую ткань просвечивало что-то серое и зеленое, рядом лежала палитра, пахло краской, в баночке зеленела вода… Внезапно Элис засомневалась, что хочет видеть картину. Но искушение было слишком велико. К тому же она не могла поверить, что на ее собственном мольберте стоит совершенно незнакомое свежее полотно.

Она приподняла ткань. Взгляду открылся вихрь красок и форм, гармония и сила совершенной композиции. Это была ее работа, ее стиль, и все же… Элис ничего не помнила. Вот подпись в углу. Вот каллиграфически выведенное название картины. И какой картины! Река, по берегам — травы и полевые цветы, их корни сюрреалистически тянутся вниз, в прозрачные волны, где расплывается отражение ивы; вода и зелень образуют что-то вроде тоннеля со смутной белой женской фигурой в конце… Элис придвинулась ближе, и перспектива изменилась: она поняла, что глядит на реку сверху, а женщина в белом находится под водой. Вода и отражение дерева размывали ее облик, отсветы позволяли увидеть только лицо: бледная кожа отливает зеленью в тени листвы, глаза и рот открыты, волосы кажутся почти черными под водой, а на поверхности колышутся, как водоросли, огненно-рыжие на серой глади реки. Черты были недостаточно четко прорисованы, чтобы сказать с полной уверенностью, но Элис узнала: это Джинни. Картина называлась «Раскаяние. Утонувшая Офелия».

Элис долго рассматривала эту тревожную весть из страны снов. Картина была и похожа, и не похожа на ее прежние работы. Цветовая гамма знакомая (на руках осталась краска, въевшаяся под ногти), и линии рисунка, и игра света. Размер полотна такой же, как у предыдущей картины, ощущение пространства то же самое, детали быстро и уверенно прописаны акриловыми красками по светлой туши. Боже, она сделала это за несколько часов! Элис никогда в жизни не работала так быстро. Она снова подумала о наркотиках — пусть страшное, но утешительное и вполне вероятное предположение. Если ей скормили галлюциноген, это объясняет и сны, и провал в памяти, и саму картину. Элис всматривалась в нее, не в силах отвести глаз. Что-то еще, особенное и жуткое, тревожило сильнее, чем отсутствие воспоминаний. Какое-то неопределенное, навязчивое впечатление. Необычная перспектива сбивала с толку: вблизи Элис чудилось, что она сама тонет в этой реке, под корнями ивы, а женщина с распущенными волосами, разбитая отблесками на мириады фасеток, улыбается сверху и глядит в воду.

Элис отодвинулась, зачарованная. Иллюзия была совершенной. Картина затягивала в себя, как омут.