Читаем Небесная соль полностью

Подумать только, это маленькое существо могло бы увидеть меня, и что бы она подумала при этом, кем бы назвала, кто знает, да это и не так страшно, страшно же, что я отразился бы внутри нее, а что отразится раз, останется навечно, и никакой кровью, никакой зверской жестокостью, никакой низостью не стереть этого потом, потому что отражение есть словно рисунок на сфере высшего бытия, видимость его исчезает, но отпечаток хранится вечно где-то там, в запредельности, откуда мы с тобой родом. Нельзя ей было увидеть меня, провести взглядом, но никак не увидеть, никак не понять, что это такое — я, да и как можно сметь это понять, осознать своим мозгом маленьким, чувствами своими нераспустившимися коснуться, я тебе сейчас коснусь, шептал я за мусоропроводом, прижимая к себе теплое, обморочное детское тело, я тебе покажу, как плохо быть любопытной. Сумку ее я тоже притащил, чтобы не валялась на дороге, и она постоянно била меня по ногам какими-то там кедами или еще чем, теперь я ее опустил в угол, дышал тяжело, от смятения чувств, прижимая девочку к себе спиной, трогал руками ее лицо, приоткрытый рот, мокрый от крови, нос, веки, щеки, уши. На ушах были маленькие серьги, как твердые металлические прыщики. Трогал я ей лицо и представлял, как оно ударилось в стену, где ей было больно, штукатурку вытирал. Как она мотнулась в моей руке, даже простая физика природы искусственно невоспроизводима потом, за что не дергай, а все тебе не волосы с детской головой, и ощущение не то, да и звук не тот. Об стену, о меловую стену, белую, как луна, уходящую ввысь пустым колодцем желаний, нужно было ударить тебя головой, вперед лицом, чтобы ты забыла о своей жизни и вспомнила о моей любви. Налетев ртом на стену, ты стала моей, думал я там. Всегда теперь ты будешь моей, думал я.

Пальцы мои улавливали мельчайшие топографические нюансы ее лица, я углублял их в щеки девочки, деформировал ей носик, осторожно подтягивал кверху веки, проводил подушечками по едва различимым бровям, ее же волосы клал я ей на лицо, легкие шелковистые пряди неземного происхождения, иногда отворачивал ухо, словно мог разглядеть самими руками в темноте написанные на его обратной стороне знаки.

Но особенно занимал меня ее рот, разнимая, заворачивая ей губы, я нажимал на подбородок, чтобы его открыть, цеплялся пальцами за зубы, она дышала, ничего не понимая, была без сознания, но дыхание ведь находится выше сознания, ничто так не пугает меня, как дыхание, оно подобно ходу живых часов, воплощению времени, медленно съедающего обворожительное детское тело, оно не дает красоте застыть, навсегда отпечататься в зрачке Вселенной, стать вечной, завершив тем самым замысел Творца, оно существует помимо, за пределами, вовне, тебе вредно дышать, воздух отравлен ароматом роз, ароматом чувственной любви и смерти, ты не должна дышать, моя прелесть, если хочешь стать вечной. Я искал пальцами у нее во рту источник жизни, язык, мягкий, как слива в теплом компоте, небо и горло, дыхание шло оттуда, изнутри, как обычно, язык пульсировал, висок пульсировал, какая электрическая была у тебя пульсация, я нащупал твои гланды, два слизистых горячих бугорка, вот это мне и было нужно, как опасался я, что какой-то другой, мерзкий врач уже, упаси Боже, светлый, светлый Боже, взял их и выдрал своими щипцами, ааа, я знаю, как это происходит, отвратительные демагоги, подлые развратники, ааа, я знаю, что вы делаете с детьми, привязав их к стульям, взяв за голову цепкими когтями, как хищные птицы, заглядываете вы внутрь, и даже обманутые родители случается сами помогают вам держать собственных детей, «подержите дочку за руки, крепче, крепче держите, она не должна дергаться!», не должна дергаться, она не должна дергаться, несчастный ребенок, это должно быть ей сделано, должно быть над ней произведено, держите ее крепче, пока я ей это делаю, за руки, за плечи, головку ей подержите, шире рот, шире рот!

Вот так они, сволочи, лишают их девственности, невинных детей, которые и понятия ни о чем не имеют, они не знают даже, что такое эти самые гланды, и зачем они есть, а бывает, и под наркозом, в бесчувственном состоянии, и родители присутствуют, дааа, это вдвойне сладостно, прямо у них на глазах!

Перейти на страницу:

Все книги серии vasa iniquitatis - Сосуд беззаконий

Пуговка
Пуговка

Критика Проза Андрея Башаримова сигнализирует о том, что новый век уже наступил. Кажется, это первый писатель нового тысячелетия – по подходам СЃРІРѕРёРј, по мироощущению, Башаримов сильно отличается даже РѕС' СЃРІРѕРёС… предшественников (нового романа, концептуальной парадигмы, РѕС' Сорокина и Тарантино), из которых, вроде Р±С‹, органично вышел. РњС‹ присутствуем сегодня при вхождении в литературу совершенно нового типа высказывания, которое требует пересмотра очень РјРЅРѕРіРёС… привычных для нас вещей. Причем, не только в литературе. Дмитрий Бавильский, "Топос" Андрей Башаримов, кажется, верит, что в СЂСѓСЃСЃРєРѕР№ литературе еще теплится жизнь и с изощренным садизмом старается продлить ее агонию. Маруся Климоваформат 70x100/32, издательство "Колонна Publications", жесткая обложка, 284 стр., тираж 1000 СЌРєР·. серия: Vasa Iniquitatis (Сосуд Беззаконий). Также в этой серии: Уильям Берроуз, Алистер Кроули, Р

Андрей Башаримов , Борис Викторович Шергин , Наталья Алешина , Юлия Яшина

Детская литература / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Детская проза / Книги о войне / Книги Для Детей

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза