Малышев многозначительно поднял кверху свои неглупые, чуть навыкате, глаза, и встал со скамьи, увлекая за собой Свежникова. Он взял Максимилиана Авдеевича под руку и повел по аллее к скрытому за частоколом звонких стволов сосен главному корпусу санатория. Малышев оказался ниже Свежникова на четверть головы. Теперь он негромко говорил профессору на ухо, приподнимая подбородок и чуть вытягиваясь.
– Мы перекрыли им, как сейчас принято выражаться, кислород в Москве, в Санкт-Петербурге… в Новгороде… То есть не всей Германии, конечно, – тут он хохотнул, – а тем нашим германским конкурентам, которые, по сути, и затеяли нашу травлю в Европе. Убытки, убытки, убытки… У них то есть… И что вы думаете, академик? Всё немедленно прекратилось, принципиальную прокуроршу отправили куда-то повышать свое мастерство и тренировать нюх не на нас, а на ком-то другом… Банки наши, то, о чем я намекнул, но сказать не смею, будет нашим… очень скоро… Это несомненно! А всякие преграды, которые мы у себя тем конкурентам выстроили и которые выглядели поначалу очень законно и даже незыблемо, нами сняты в одночасье, будто и не было их вовсе. Собрались мы, выпили по этому поводу, в баньке немчуру попарили, девочки… и всё! Так там речь шла не о каких-то скромных, по нашим масштабам, грантах, а о миллиардах, знаете ли! А тут что! Тьфу! Плюнуть и растереть! Демократия, равенство возможностей, корректность! Всё это слова! Слова, слова… Интерес – вот, что главное! Интерес для тех, кто имеет на то право. Это дело интимное… Не общественный туалет… Туда всякого не пустят. Вы уж извините за сравнение, Максимилиан Авдеевич! Но волноваться вам не следует. Поверьте… Всё решится, в конце концов.