Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

Второй был пронзен копьем; в пылу боя копье выдернули, оставив в теле огромную зияющую дыру. Лицо исказила боль; он умер в полном сознании.

– Зато я помню этого, – сказал Гефестион. – Он набросился на тебя, когда ты ударил мальчишку. Ты не поспел. Тогда это сделал я.

Повисло молчание. Маленькие лягушки квакали в речных заводях. Торжествующе запела какая-то ночная птица. Сзади доносилось нестройное пение комоса.

– Это война, – сказал Гефестион. – Они наверняка сделали бы с нами то же самое.

– Да, да. Все в воле богов, – прошептал Александр.

Александр снова опустился на колени у этих двух воинов и попытался расправить закоченевшие тела, но они были тверды, как дерево; глаза, когда Александр закрывал погибшим веки, открывались и вперяли в него свой мертвый взор. Наконец он чуть сдвинул тело мужчины, и оно легло рядом с юношей, обнимая его окоченевшей рукой. Александр снял с плеч плащ и, расправив, накрыл лица обоих.

– Александр, я думаю, ты должен вернуться к комосу. Царь заметит твое отсутствие, – напомнил Гефестион.

– Клит может петь намного громче. – Александр оглянулся на темные очертания тел, запекшуюся кровь, черную в лунном свете, на тускло сияющую бронзу. – Здесь, среди друзей, мне лучше.

– Ты обязан быть там, тебя должны видеть. Это победный комос. Ты был первым в атаке. Филипп ждал этого.

– Все знают, что я сделал. Я хочу, чтобы сегодня вечером меня почтили одним: сказав, что я не был там. – Он показал на мерцающий свет факелов.

– Тогда идем, – сказал Гефестион.

Друзья спустились к воде и смыли с рук кровь. Гефестион ослабил пряжку плаща и окутал им себя и Александра. Вдоль реки они пошли к густой тени ив, нависших над питающим их потоком.

Филипп закончил вечер трезвым. Когда он танцевал перед пленными, Демад, афинский эвпатрид, сказал ему со спокойным достоинством:

– Когда судьба отводит тебе роль Агамемнона, царь, не стыдно ли тебе разыгрывать Терсита?[66]

Филипп был не настолько пьян, чтобы не почувствовать, что это был – при всей его суровости – упрек грека греку. Он остановил комос, велел омыть Демада и дать ему чистую одежду, накормил в своем шатре и на следующее утро отправил в Афины как посла. Даже во хмелю Филипп не потерял своей проницательности: эвпатрид принадлежал к партии Фокиона, которая выступала за мир, но повиновалась призыву к войне. Демад передал Афинам поставленные царем условия. Их объявили ошеломленному Собранию, которое выслушало требования с недоверчивым облегчением.

Афины должны были признать гегемонию Македонии; таковы же были условия мира, выдвинутые Спартой шестьдесят лет назад. Но спартанцы перерезали глотки всем пленным, взятым у Эгоспотам, трем тысячам человек; они под звуки флейт разрушили Длинные стены и насадили тиранию. Филипп обещал освободить пленников, не требуя выкупа, не входить в Аттику, а форму правления предоставлял их собственному выбору.

Афиняне согласились, и останки павших были возвращены городу должным образом. Мертвых сожгли на общем погребальном костре, поскольку трупы невозможно было сохранить до дня окончательного установления мира. Пылал огромный костер; целый отряд поддерживал в нем огонь в течение дня; другие подносили трупы; всепожирающее пламя вздымало к небу дым от рассвета до заката, и люди пришли в изнеможение. Погибло более тысячи человек. Пепел и опаленные кости собрали в деревянные лари, за которыми должны были приехать посланцы Афин.

Фивы, измученные и лишенные помощи, сдались без каких-либо условий. Афины открыто выступили как враг, но Фивы, этот вероломный союзник… Филипп занял городскую цитадель, казнил или лишил имущества главарей антимакедонской партии и освободил Беотию. Никаких переговоров не было, мертвых фиванцев быстро сгребли в одну кучу. Воинов Священного Союза положили вместе в братской гробнице по праву героев; покой их охранял мраморный лев Херонеи.

Когда послы Филиппа вернулись из Афин, царь велел передать пленным афинянам, что они свободны, и вернулся к прерванному обеду. Царь еще ел, когда один из гетайров попросил разрешения войти. Воин отвечал за конвой.

– Ну? – спросил Филипп. – Что случилось?

– Государь, они просят свои вещи, – сказал гетайр.

Филипп отложил лепешку, которой подбирал остатки похлебки:

– Просят что?

– Барахло из их лагеря, постели и все такое.

Македонцы открыли рты и выпучили глаза. Филипп хрипло захохотал, сжав ручки кресла и выставив вперед свою черную бороду.

– Они думают, – пророкотал он, – что мы выиграли у них игру в кости? Скажи, пусть убираются.

Когда послышался мерный топот уходящей колонны, Александр спросил:

– Почему бы не пойти дальше? Нам нет нужды разрушать город, они сдадутся, как только увидят наше приближение.

Филипп потряс головой:

– Ни в чем нельзя быть уверенным. Акрополь еще ни разу не сдавался, с того дня, как был заложен.

– Ни разу? – Глаза Александра мечтательно загорелись.

– А когда город пал, это было победой Ксеркса. Нет, нет.

– Да, это правда.

Ни отец, ни сын не заговаривали ни о комосе, ни о том, что Александр в нем не участвовал; каждый радовался деликатности другого.